Буря французской революции пошатнула и раскачала колониальную Бастилию, но не покончила с ней.

Разумеется, острее всего вопрос о рабовладении стоял именно на Антильских островах. Не забудем, что эти острова были самыми богатыми, самыми доходными для метрополии из всех оставшихся после предшествующих войн в руках Франции колониальных владений. С одного только острова Сан-Доминго, часть которого принадлежала французам, перед самой революцией, в 1788 г., во Францию ввозилось колониальных продуктов на 116 млн ливров в год, из этой суммы сахара — на 58 млн, кофе — на 41 млн, индиго — на 7 млн ливров. Вообще же Сан-Доминго, Мартиника, Гваделупа, Табаго и Сент-Люсия, а на материке — Французская Гвиана, т. е. все вест-индские владения Франции, ввозили во Францию товаров на 205 млн ливров в год, а вывозили из Франции товаров на 69 млн ливров в год. По тогдашним масштабам это были очень внушительные цифры.

Чрезвычайно выгодным считалось другое владение Франции — два островка Маскаренской группы, лежащей, как это уже было сказано, к северо-востоку от Мадагаскара, на Индийском океане. Эти два острова — Иль-де-Франс и Бурбон, — богатейшие по природе, в превосходном субтропическом климате, расположенные между 20 и 22° южной широты, обзавелись плантационным хозяйством, всецело основанном на рабском труде привозных африканцев и в гораздо меньшем количестве — малайцев.

Перед революцией на острове Иль-де-Франс числилось 6386 человек свободного белого населения и до 25 тыс. рабов. На острове Бурбон было 6340 белых и 26 тыс. с лишком рабов. Свободных африканцев и малайцев насчитывалось около 2 тыс. человек (на обоих островах). Страх перед восстанием рабов заставил французов держать на островах довольно значительные силы: почти половина белого населения этих островов состояла из солдат, офицеров, моряков. Эти островки доставляли Франции продуктов (кофе, сахара, какао) приблизительно на 47г—5 млн ливров в год. Сверх того, они вели торговлю и с Индией, снабжая некоторые части Малабарского побережья.

Буря французской революции пошатнула и раскачала колониальную Бастилию, но не покончила с ней.

Разумеется, острее всего вопрос о рабовладении стоял именно на Антильских островах. Не забудем, что эти острова были самыми богатыми, самыми доходными для метрополии из всех оставшихся после предшествующих войн в руках Франции колониальных владений. С одного только острова Сан-Доминго, часть которого принадлежала французам, перед самой революцией, в 1788 г., во Францию ввозилось колониальных продуктов на 116 млн ливров в год, из этой суммы сахара — на 58 млн, кофе — на 41 млн, индиго — на 7 млн ливров. Вообще же Сан-Доминго, Мартиника, Гваделупа, Табаго и Сент-Люсия, а на материке — Французская Гвиана, т. е. все вест-индские владения Франции, ввозили во Францию товаров на 205 млн ливров в год, а вывозили из Франции товаров на 69 млн ливров в год. По тогдашним масштабам это были очень внушительные цифры.

Чрезвычайно выгодным считалось другое владение Франции — два островка Маскаренской группы, лежащей, как это уже было сказано, к северо-востоку от Мадагаскара, на Индийском океане. Эти два острова — Иль-де-Франс и Бурбон, — богатейшие по природе, в превосходном субтропическом климате, расположенные между 20 и 22° южной широты, обзавелись плантационным хозяйством, всецело основанном на рабском труде привозных африканцев и в гораздо меньшем количестве — малайцев.

Перед революцией на острове Иль-де-Франс числилось 6386 человек свободного белого населения и до 25 тыс. рабов. На острове Бурбон было 6340 белых и 26 тыс. с лишком рабов. Свободных африканцев и малайцев насчитывалось около 2 тыс. человек (на обоих островах). Страх перед восстанием рабов заставил французов держать на островах довольно значительные силы: почти половина белого населения этих островов состояла из солдат, офицеров, моряков. Эти островки доставляли Франции продуктов (кофе, сахара, какао) приблизительно на 47г—5 млн ливров в год. Сверх того, они вели торговлю и с Индией, снабжая некоторые части Малабарского побережья.

После нескольких месяцев такого пути нельзя было по прибытии в Америку сразу выводить рабов из трюма на продажу. Они имели такой измученный вид, успевали так отощать дорогой, так болели цингой, были покрыты такой сыпью и нарывами от ужасающей грязи, в которой прожили несколько месяцев почти без движения, что, конечно, необходимо было дать им оправиться, несколько подкормить их, раньше чем требовать за них приличную сумму. Их держали поэтому несколько недель на берегу в довольно 206

сносных условиях и затем продавали, иногда поодиночке, иногда целыми партиями. Покупателями были плантаторы. Французские работорговцы продавали своих невольников на Антильских островах, англичане — в Южной и Северной Америке, испанцы и португальцы — в Южной и Центральной Америке, голландцы — в Северной Америке. Впрочем, вполне строгого разграничения тут не было, хотя кое-где и действовали запреты для работорговцев чужой национальности. В обмен купцы брали в подавляющем большинстве случаев не деньги, а колониальные товары, больше всего сахар, кофе, хлопок, индиго и другие красящие вещества и т. п. Нагрузив этими товарами все помещения, освободившиеся после увода невольников, капитан невольничьего брига отправлялся на родину, в Европу, где его хозяева и доверители распродавали полученный колониальный товар.

Таким образом, вся торговая операция, сопряженная с этим долгим и опасным тройным рейсом, продолжалась в общем, например, для французской работорговли около года, иногда и несколько больше года, и состояла из четырех актов: 1) купец, владелец судна, покупает во Франции за -наличные деньги разные товары и грузит их в Нанте или Марселе на корабль, идущий в Африку; 2) капитан корабля по прибытии в Африку выменивает эти товары на рабов; 3) погрузив на свой корабль рабов, капитан отплывает из Африки в Америку, где выменивает рабов на колониальные товары, прежде всего на тростниковый сахар; 4) эти колониальные товары перевозятся из Америки во Францию, где и распродаются за наличный расчет. У англичан и голландцев этот торговый оборот был несколько иной: они уже с начала XVIII в. брали нередко за рабов плату не колониальными товарами, а деньгами.

После нескольких месяцев такого пути нельзя было по прибытии в Америку сразу выводить рабов из трюма на продажу. Они имели такой измученный вид, успевали так отощать дорогой, так болели цингой, были покрыты такой сыпью и нарывами от ужасающей грязи, в которой прожили несколько месяцев почти без движения, что, конечно, необходимо было дать им оправиться, несколько подкормить их, раньше чем требовать за них приличную сумму. Их держали поэтому несколько недель на берегу в довольно 206

сносных условиях и затем продавали, иногда поодиночке, иногда целыми партиями. Покупателями были плантаторы. Французские работорговцы продавали своих невольников на Антильских островах, англичане — в Южной и Северной Америке, испанцы и португальцы — в Южной и Центральной Америке, голландцы — в Северной Америке. Впрочем, вполне строгого разграничения тут не было, хотя кое-где и действовали запреты для работорговцев чужой национальности. В обмен купцы брали в подавляющем большинстве случаев не деньги, а колониальные товары, больше всего сахар, кофе, хлопок, индиго и другие красящие вещества и т. п. Нагрузив этими товарами все помещения, освободившиеся после увода невольников, капитан невольничьего брига отправлялся на родину, в Европу, где его хозяева и доверители распродавали полученный колониальный товар.

Таким образом, вся торговая операция, сопряженная с этим долгим и опасным тройным рейсом, продолжалась в общем, например, для французской работорговли около года, иногда и несколько больше года, и состояла из четырех актов: 1) купец, владелец судна, покупает во Франции за -наличные деньги разные товары и грузит их в Нанте или Марселе на корабль, идущий в Африку; 2) капитан корабля по прибытии в Африку выменивает эти товары на рабов; 3) погрузив на свой корабль рабов, капитан отплывает из Африки в Америку, где выменивает рабов на колониальные товары, прежде всего на тростниковый сахар; 4) эти колониальные товары перевозятся из Америки во Францию, где и распродаются за наличный расчет. У англичан и голландцев этот торговый оборот был несколько иной: они уже с начала XVIII в. брали нередко за рабов плату не колониальными товарами, а деньгами.

Пуавр, таким образом, впервые, по крайней мере во Франции, стал в вопросе о рабстве на ту точку зрения, которая окончательно восторжествовала уже в следующую эпоху, в эпоху промышленного капитала, а в эпоху первоначального накопления (даже в позднейшей его стадии) являлась еще исключением и смелым новаторством. Экономическая невыгодность рабского труда сравнительно с эксплуатацией труда свободного (юридически) рабочего, наемного батрака — вот что должно было подкосить в свое время самые основы рабовладения. Пуавр не находит порицания для системы безжалостнейшего выжимания всех соков из «свободных» рабочих. Он, впрочем, и против рабства не высказывается с точки зрения положения рабов: его интересует исключительно выгода хозяина, с одной стороны, й выгода потребителя колониальных товаров—с другой. Повышение количества и удешевление продукции — вот что занимает этого философствующего колониального чиновника.

Голос Пуавра прозвучал одиноко. Еще не создались или, точнее, еще не окрепли достаточно те новые экономические условия, которые спустя несколько десятилетий начали и во французских, и в английских, и в голландских, и, гораздо позже, в испанских и португальских колониях настойчиво ставить вопрос об уничтожении рабства. Друг Пьера Пуавра, знаменитый впоследствии писатель, автор прогремевшего романа «Павел и Виргиния» Бернарден де Сен-Пьер, служивший некоторое время вместе с Пуавром на острове Иль-де-Франс, тоже описал свое пребывание в этих тропических странах в раннем произведении «Путешествие в Иль-де- Франс»; но он подходит к вопросу о рабах совсем не так, как Пуавр, а так, как все прочие, кроме Пуавра, писавшие во Франции об этом предмете и отрицательно относившиеся к рабству: он возмущается прежде всего именно зверской жестокостью хозяев и бедственным состоянием рабов. Он с возмущением предлагает всем, кто рядится в пестрые, красивые, крашеные материи, кто пьет кофе и шоколад и потребляет сахар, вспоминать при этом, какими бесчеловечными истязаниями сопровождается добывание всех этих красящих веществ, хлопка, кофе, сахара, какао и т. п. В полную противоположность другу своему Пуавру Бернарден де Сен-Пьер нисколько не мечтает о том, чтобы из Франции люди переселялись в заморские страны. Напротив, пусть остаются во Франции, лучше им нигде не будет за морем. Точно так же он ничуть не восторгается и Китаем, где нет, правда, таких форм рабства, как в колониях европейских держав, но где власти все же управляют при помощи лютых телесных наказаний.

Пуавр, таким образом, впервые, по крайней мере во Франции, стал в вопросе о рабстве на ту точку зрения, которая окончательно восторжествовала уже в следующую эпоху, в эпоху промышленного капитала, а в эпоху первоначального накопления (даже в позднейшей его стадии) являлась еще исключением и смелым новаторством. Экономическая невыгодность рабского труда сравнительно с эксплуатацией труда свободного (юридически) рабочего, наемного батрака — вот что должно было подкосить в свое время самые основы рабовладения. Пуавр не находит порицания для системы безжалостнейшего выжимания всех соков из «свободных» рабочих. Он, впрочем, и против рабства не высказывается с точки зрения положения рабов: его интересует исключительно выгода хозяина, с одной стороны, й выгода потребителя колониальных товаров—с другой. Повышение количества и удешевление продукции — вот что занимает этого философствующего колониального чиновника.

Голос Пуавра прозвучал одиноко. Еще не создались или, точнее, еще не окрепли достаточно те новые экономические условия, которые спустя несколько десятилетий начали и во французских, и в английских, и в голландских, и, гораздо позже, в испанских и португальских колониях настойчиво ставить вопрос об уничтожении рабства. Друг Пьера Пуавра, знаменитый впоследствии писатель, автор прогремевшего романа «Павел и Виргиния» Бернарден де Сен-Пьер, служивший некоторое время вместе с Пуавром на острове Иль-де-Франс, тоже описал свое пребывание в этих тропических странах в раннем произведении «Путешествие в Иль-де- Франс»; но он подходит к вопросу о рабах совсем не так, как Пуавр, а так, как все прочие, кроме Пуавра, писавшие во Франции об этом предмете и отрицательно относившиеся к рабству: он возмущается прежде всего именно зверской жестокостью хозяев и бедственным состоянием рабов. Он с возмущением предлагает всем, кто рядится в пестрые, красивые, крашеные материи, кто пьет кофе и шоколад и потребляет сахар, вспоминать при этом, какими бесчеловечными истязаниями сопровождается добывание всех этих красящих веществ, хлопка, кофе, сахара, какао и т. п. В полную противоположность другу своему Пуавру Бернарден де Сен-Пьер нисколько не мечтает о том, чтобы из Франции люди переселялись в заморские страны. Напротив, пусть остаются во Франции, лучше им нигде не будет за морем. Точно так же он ничуть не восторгается и Китаем, где нет, правда, таких форм рабства, как в колониях европейских держав, но где власти все же управляют при помощи лютых телесных наказаний.

Маленькая Португалия эксплуатировала свою колонию ничуть не менее, чем Франция и Испания свои. В социальной и административной структуре Бразилии сочетались элементы, сходные с теми, которые имелись в Испанской Америке и французском Сан-Доминго. Заговор Тирадентиса в Бразилии совпал по времени с идентичными выступлениями против колониального гнета в Перу и Чили, предшествуя восстанию гаитянских негров.

При множестве общих черт в исторических судьбах испанских, французских и португальских колоний в Америке все они имели собственную историю и свои особенности. Это определяло момент, когда в каждой из них начиналась решительная борьба за независимость, форму этой борьбы, ее продолжительность и результаты. Немалое влияние оказывали на ход событий социальные и военные потрясения, которые испытывали метрополии.

Территория Бразилии была огромна и осваивалась медленно. Наиболее обжитой частью являлось океанское побережье. Здесь рос сахарный тростник — главное богатство страны в течение трех столетий. Его возделывали рабы: сначала индейцы (их захватывали в плен и обращали в рабство «бандейранты»— охотники за индейцами), а после того как они были истреблены или отступили в девственные леса,— африканские невольники. Рабы вырабатывали на примитивных сахарных заводах («энженьо») сахар, который через Португалию шел на продажу в Европу.

Рабы трудились на золотых и алмазных приисках, строили города, дороги, мосты, были слугами, носильщиками, няньками.

Плантационное рабство накладывало отпечаток на всю жизнь Бразилии, являясь основой ее хозяйственной жизни. Выступления негров-рабов против жестокого угнетения были главным содержанием классовой борьбы. Но рабство в Бразилии появилось в системе феодальных отношений, с которыми пришли в Америку португальцы. Поэтому социальные отношения в этой стране представляли собой тесное переплетение феодальных институтов с возникшим здесь рабством. Взаимоотношения свободного населения регулировались нормами феодального права (дополненного со временем некоторыми буржуазными нормами, главным образом <в области торговли), а в основе взаимоотношений рабовладельцев и рабов лежало неограниченное право господина на жизнь и эксплуатацию раба. Экономическая зависимость мелких землевладельцев и большинства свободного населения от крупных землевладельцев (в основном плантаторов — «фазендейро») при наличии в-стране рабства порой приближала отношения между ними к отношениям раба и рабовладельца, создавала переходные формы полурабской-полукрепостной зависимости бедного люда.

Бертран д’Ожерон, в общей сложности десять лет (1665—1668, 1669—1673, 1673—1675) возглавлявший флибустьерскую Тортугу, прежде чем стать губернатором, сам был буканьером на северо-восточном побережье Сан-Доминго, в Пти-Гоаве, и выращивал табак на Леогане и в Порт-Марго. Он обустроил колонию, населив ее наймитами из Ла-Рошели, и раздавал каперские патенты против испанцев. Но когда он взялся создать колонию в Кап-Франсе на Сан-Доминго, переселив тамошних буканьеров, которые «грабят голландские и английские суда, причиняя нам массу хлопот», на Тортугу, флибустьеры взбунтовались.

Причиной их ропота стала, помимо попытки взять их под контроль, перемена в ориентации экономики с табака на сахар: Людовик XIV вздумал превратить французские Антильские острова в одну большую сахарную плантацию, а производство табака, которым жили тысячи флибустьеров в свободное от набегов время, отдал в 1674 году в откуп маркизе де Ментенон: покупали его теперь задешево, перепродавали с большой наценкой, и в результате французский табак проиграл конкуренту из Виргинии.

Недовольные такой политикой, буканьеры с СанДоминго бежали на Золотой остров, в Панаму. Зато крупные судовладельцы переориентировались на производство сахара, к тому же большие порты получили право торговать сахаром и рабами.

В 1669 году сахарные заводы Гваделупы производили 2114 тонн сахара в год, а Мартиники — Ъ~ПЪ тонны. Шарль Франсуа д’Анженн, пробывший флибустьером всего два года, а затем ставший преследователем бу- каньеров, был назначен губернатором острова Мари- Галант. На этом посту он пробыл с 1679 по 1686 год и сказочно разбогател, добившись от короля монополии на торговлю с Венесуэлой и всеми островами, принадлежащими Франции, сроком на четыре года, с правом ежегодной поставки 245 тонн сахара (остальные плантаторы должны были продавать сахар в метрополию). К 1700 году цена на сахар составляла от 36 до 44 фунтов за центнер, рентабельность производства — от 15 до 25 процентов. Наследники д’Анженна, умершего в 1691 году, продали в 1714 году его сахарную плантацию за 318 тысяч ливров; на эти деньги в Париже можно было тогда купить целых шесть домов. Такое доходное дело побуждало плантаторов осваивать новые земли — на свой страх и риск

В 1627 году, во время военного конфликта с Францией, англичане начали экспансию в Канаду, заложив на месте Пор-Рояля поселение Новая Шотландия. Годом позже они захватили французские форты в устье реки

Святого Лаврентия, а еще через год овладели Квебеком и изгнали французов из Акадии. Однако мирный договор 1632 года сохранил за Францией Акадию и долину реки Святого Лаврентия, а англичане закрепились на восточном побережье современных США.

С середины XVI века британские суда бороздили Атлантику, двигаясь по треугольнику Европа—Африка—Америка. Из Европы корабли везли промышленные товары и сырье, обменивали их в Африке на рабов, перевозили живой груз в Южную, Центральную и Северную Америку, нагружали корабли заморскими товарами (нарушая, таким образом, испанскую монополию) и возвращались в Великобританию. К концу XVII столетия каждый четвертый британский корабль выполнял функции перевозчика рабов. Крупнейшими базами таких судов были Ливерпуль и Бристоль, а главным центром работорговли в Америке — Рио-де-Жанейро. Британские дельцы сколачивали состояния на доставляемых с американских плантаций сахаре, кофе и других товарах, добытых рабским трудом. Центром этого треугольника оказались Карибские острова, превратившиеся в место столкновения интересов крупных европейских держав.

Пытаясь покончить с контрабандой, Испания выдавала патенты корсарам, которые патрулировали в Карибском море, захватывая корабли, казавшиеся им подозрительными. Корабельная артиллерия и сами плененные суда переходили к испанскому флоту и использовались для защиты колоний. Один из баскских корсаров, Томас де Ларраспуру, был произведен в адмиралы. В 1622 году он прибыл на Антильские острова во главе эскадры из четырнадцати галеонов и двух сторожевых судов. Сделав своей штаб-квартирой остров Маргарита, он очистил окрестные островки от притонов английских и французских контрабандистов и объединил под своим началом флоты Новой Испании и метрополии. Годом позже он доставил в Испанию золотые слитки на сумму 13 миллионов реалов, заслужив славу лучшего командира эскадры. К несчастью, через десять лет, когда он скончался, Малые Антильские острова остались беззащитны.

Обе компании были символами голландского капитализма, но на самом деле они были менее полезными для голландской экономики, чем рыбная ловля в Северном море и торговля в Западной Европе. В рыболовстве было занято несколько сотен тысяч жителей. Многие строили, оборудовали и чинили рыболовные одномачтовые судна. Другие выходили на них в море за сельдью, пикшей и треской в Северное море. Кто-то коптил, солил и вялил рыбу на экспорт. А некоторые плавали в Португалию и Францию за солью, необходимой для сельди, и в Норвегию — за лесом, требуемым для строительства кораблей. Несмотря на то что весь лес ввозился в страну, голландцы были обладателями огромного флота. Современники считали, что в середине XVI в. у голландцев было около 16 тысяч кораблей — это составляло почти половину от общего числа всех кораблей в Европе. На протяжении этого периода был поставлен абсолютный рекорд в Балтийском море — две трети кораблей там были голландскими. В испанской Америке голландских кораблей было больше, чем испанских, а в британской Америке — больше, чем британских. В 1619 г. из Виргинии на голландском корабле отправился первый груз с рабами. Флот позволил голландским купцам получать немалый доход с различных видов морской торговли и сделал Амстердам важнейшим торговым центром Европы. В течение века после подавления бунта 1566 г. население Амстердама выросло с 30 до 200 тысяч. Порт был мелким и несколько удаленным от моря, зато город был самым северным и наиболее защищенным из всех портов, в том числе и от испанцев. Амстердам лежал между Балтийским морем, Рейном и Английским каналом. Никто не мог конкурировать с купцами из Голландии.

Они могли плыть в Балтийское море с сельдью, которая была поймана у берегов Англии, и возвращаться с зерном с островов Датского архипелага или с 20 тысячами головами скота. Они могли купить лес в Норвегии или подписать контракт на покупку урожая во Франции еще до того, как виноград созреет. Они могли купить некрашеную одежду, неочищенный сахар с Барбадоса и табак «Виргиния» в Англии; покрасив одежду, превратив сахар в рафинированный и изготовив из табака сигары, они могли продать готовые товары по всей Северной Европе по ценам, которые англичанам были недоступны. В Амстердаме можно было купить все — от луп до мушкетов для 5-тысячной армии. Обменный банк упрощал кредитную систему. Морская полиция охраняла корабли. И ни один купец не мог почувствовать себя чужим в городе, где книги выходили на всех языках Европы, а французские и английские газеты были более информативны, чем у них на родине.

принимали участие в боевых действиях в составе франц, войск, а порт Дакар использовался войсками США и Англии. Победа над фашизмом во 2-и мировом воине дала толчок новому подъему нац.-освободи г. движения в С. В 1946 С. получил статус «заморской территории» Франции. В 1958 провозглашен республикой в составе Франц. Сообщества. В янв. 1959 С. и Судан, объединились в Федерацию Мали, к-рая вскоре распалась из-за разногласии между ними. 20 авг. I960 С. был провозглашен независимой ресиубликоп. Пр-во С. подтвердило существовавшие воен, и экономил, соглашения с Францией, сохранившей в С. воен базы и ключевые позиции в экономике. В области внеш, политики пр-во С. выступает против колониализма и расизма, за развитие отношении со всеми странами, отдавая предпочтение Франции и др. зап. гос-вам. Дипломатия, отношения с СССР установлены 14 июня 1962.

Природа. С. расположен в субэкватор, поясе. Поверхность — слаборасчлененная низменность с абс. выс. 100—200 м. На Ю.-В. С. отд. невысокие (до 500 м) горные массивы. Берега преимущ. низкие, с песчаными пляжами, на севере изрезаны слабо, на Ю. в сушу вдаются устья рек Салум и Казамавс. Прибрежье мелководное, е рифами (в р-не Зеленого Мыса), опасно для плававия. Единств, укрытая от волнении глубоководная гавань — Дакар. Климат С. субэкваториальный, с резко выраженным дождливым сезоном (май — ноябрь на Ю., июль — сентябрь на С.). Среднегодовые темп-ры 23—26° С. Осадков выпадает от 250 мм на севере до 1500 мм на Ю. Растительность на Ю.— высокотравные саванны и отд. участки вечнозеленых лесов, на севере — сухие кустарниковые саванны. Недра страны изучены слабо; известны месторождения нефти (в шельфовой зоне), фосфоритов, бокситов, титана, жел. руды.

Экономика. С.— аграрная страпа, в х-ве к-рои ключевые позиции занимает иностр, капитал. Ведущая отрасль — с. х-во, в к-ром занято ок. 80% самодеят. населения. Св. ’/2 всей обрабат. земли находится под арахисом — гл. экспортной культурой, по произ-ву к-рого (1 196 тыс т в 1976/77) С. занимает одно из первых мест в мире. Для внутр, потребления выращивают (1976/77, тыс. т): просо и сорго — 553, кукурузу — 47, рис — 112. Развито животноводство, рыболовство (поголовье крупного рогатого скота в 1975 — 2,38 млн., улов рыбы в 1976 — 351 тыс. т). Своего продовольствия стране не хватает. Пром-сть (менее 20% валового нац. продукта) специализируется на переработке с -х. сырья. Предприятия мелкие, полукустарные. Имеются автосборочный, цементный и нефтепере- раб. з-ды, судо- и авторемонтные мастерские, з-д металлоконструкции; все предприятия расположены в Дакаре и его окрестностях. Добыча и произ-во в 1976 (тыс. т): фосфоритов— 1 700, мор. соли — 140, цемента — 386, нефтепродуктов — 668, удобрении — 106, хчоп- коволокна — 16,8, сахара — 75,5, электроэнергии — 474 млн. кВт-ч. Протяженность ж д. 1302 км, автомоб. дорог 14 тыс. км, из них 2,77 тыс. км асфальтировано. В сезон дождей грунтовые дороги становятся непроезжими Междунар. аэропорт — Йоф (Дакар), аэропорты внутр, авиалиний: Сен- Луи, Зигиншор, Тамбакунда. Мор. порты — Дакар, Сен-Луи, Зигиншор и Каолак. Денежная единица — афр. франк = 100 сантимам.

Процесс этого расхождения, а также аболиционистские тенденции некоторых кубинских либералов были притушены вновь возникшими надеждами на проведение Испанией реформ в колониальном управлении. Новые надежды возникли в период испанской революции 1854—1856 гг. и опять оказались несбыточными. Кубинцы не получили от испанского правительства никаких реформ. Казалось, это новое разочарование должно было бы послужить развитию наметившихся прогрессивных тенденций, но этого не произошло. Обычная пассивность либералов питалась в то время рядом дополнительных источников.

В законодательных актах испанской революции подтверждалась неприкосновенность собственности рабовладельцев на их рабов. Тогда же на Кубе происходил хозяйственный подъем, связанный с возросшим на мировом рынке спросом на сахар, который являлся главным продуктом, производимым на острове. В 1859—1862 гг. генерал-капитаном Кубы был «либеральный» Франсиско Серрано. Кубинские рабовладельцы временно примирились с колониальным режимом.

С другой стороны, развернувшаяся во второй половине 50-х годов острая политическая борьба в Соединенных Штатах по вопросу о рабстве и восстание там Джона Брауна (1859 г.), редкая для Испании тех лет стабильность правительства О’ Дон- неля (1858—1863 гг.), явная невозможность для США начать захват острова в условиях внутренней борьбы, твердая позиция Англии и Франции по вопросу о принадлежности Кубы (они хотели ее видеть по-прежнему в руках Испании), волнения рабов на острове — все это отнимало веру кубинских аннексионистов в осуществление их планов.

Таким образом, к началу 60-х годов, когда в Соединенных Штатах вспыхнула гражданская война, кубинские рабовладельцы отказались по существу от какой бы то ни было реальной оппозиции Испании и одновременно в значительной мере разуверились в возможности для США осуществить аннексию Кубы.

Гражданская война в США приковала внимание всех кубинцев— свободных и невольников. В непосредственной близости от острова развертывалось огромное сражение, в котором решалась судьба рабства в одной из крупнейших стран мира.

Для палачей Таннер-Маннергеймовской Финляндии мы были не люди, а рабы и с нами поступали как с рабами: били, морили голодом, плевали в лицо, стригли девушкам косы и не допускали свободно ходить в церковь.

СІДерковную службу мы посещали только под надзором лагерного конвоя. Нам не разрешали хоронить своих родных и детей. Финские фашисты относились с презрением к православной церкви. Нашим детям не выдавали ни муки, ни сахару, в то время, как финские дети в школах получали подарки.

За все эти годы кошмарного плена мы не встречали ни одного представителя международного Красного Креста, финские палачи творили свою расправу над советскими народами безнаказанной.

IЛучами света в этом царстве тьмы и беззакония для нас были вести с фронта. Из

ілистовок, секретных радиопередач мы узнавали о победах Красной армии, мы следи

ли за операциями наших союзников в Италии и Северной Франции. Мы великолепно понимали, что там — на суше и на море, в воздухе и под водой — идет не обычное сражение, а война против озверелого фашизма, против дикости, варварства и тупости гитлеровской Германии и ее прихвостней.

До нас сквозь железную проволоку и тюремную решетку дошли слова нашего Сталина, что нужно в этом году прогнать финских бандитов и немецких гадов с советской территории и добить зверя в его собственной берлоге. Мы знали, что наши бойцы, братья, мужья и сестры подойдут к скалистым берегам Онеги и Ладоги и освободят измученный, истерзанный годами плена советский народ.

'И мы дождались этих счастливых дней. 27 июня финские палачи под ударами

Красной армии начали уходить из города Петрозаводска, в бешеной злобе сжигая все на своем пути, они взрывали мосты, поджигали электростанции, сжигали лесопильные заводы, фабрики и культурные учреждения. Взорвали большое количество строений и оставляли за собой сплошные пожарища. <29 июня 1944 г. в освещенном пламене догорающих пожаров явились советские краснофлотцы и освободили нас из лагерей и тюрем.

В конце 1711 г. Марлборо был отстранен от должности, и на следующий год война закончилась подписанием Утрехтского мира. Французский ставленник остался королем Испании, откуда оказалось совершенно невозможным его вытеснить; но Австрия захватила Италию и Нидерланды, это сохраняло равновесие сил и обеспечивало южную границу Голландии. Испанскому правительству была предоставлена возможность расправиться с каталонцами, которым в свое время были даны самые заманчивые обещания.

Британия сохранила за собой Гибралтар и Минорку—ключи к морскому владычеству в Средиземном море. В Америке были захвачены Новая Шотландия и территория Гудзонова залива, которые в начале столетия были заняты французами. В Англии опасались, что более сильное правительство Испанской Америки будет представлять собой угрозу для торговли. Но эта угроза была устранена включением в договор пункта, по которому Британии предоставлялось монопольное право на поставки испанским колониям рабов и фактическая, хотя официально и не подтвержденная, свобода торговли другими товарами. О значении работорговли можно судить на основании данных, что от 1680 г. до 1786 г. среднее количество рабов, ежегодно отправляемых из Африки, составляло 20 тыс. человек.

Утрехтский мир ознаменовал собой начало длительного мира. За дальнейшие 30 лет британский экспорт увеличился по крайней мере на 50'/0. Богатство и независимость населения американских вест-индских плантаций росли, они производили сахар, строевой лес, табак и рис все в больших количествах. Ограбление Индии шло полным ходом, и появилось много «набобов», как называли владельцев огромных состояний, нажитых торговлей и грабежом на Дальнем Востоке. Богатство и мощь Голландии убывали, а во Франции восстановление от разрухи, вызванной войной, шло медленно из-за бюрократичности государственной машины. Теперь Англия явно заняла ведущее положение в европейской торговле, и были созданы все условия, необходимые для создания империи. Утрехтский мир был делом рук тори, но это было последнее, что им удалось осуществить в течение половины столетия; по странной иронии этот мир привел к торжеству вигов.

В двух владениях — Того и Камеруне,— где действовала мандатная система, французские власти, согласно международным обязательствам, должны были обеспечить гражданские и по- лптические права местного населения. Однако Франция, как и другие страны-мандатарии, фактически низвела подмандатные территории до положения колоний. Об этом, в частности, свидетельствовал тот факт, что вскоре после первой мировой войны па Того было распространено законодательство ФЗА, а на Камерун — ФЭА.

Уровень социально-экономического развития. Подавляющая часть населения была занята сельским хозяйством. На севере—■ в Сахаре и Сахеле—было распространено кочевое и полукочевое скотоводство. Южнее, в саваннах и тропических лесах, жили земледельцы. Мотыжное земледелие основывалось на выжигании растительного покрова и залежах, отгонное скотоводство — на использовании сезонных пастбищ. Применение огня в земледелии и широкое использование растительности на топливо кое- где приводили к почвенной эрозии. Но в начале XX в. сроки залежей обычно были достаточными для восстановления плодородия почвы. Спрос на скот был не так велик, как в более поздние годы, и поголовье росло сравнительно медленно, перегрузка пастбищ не имела систематического характера.

Большая семья, выступавшая как основная хозяйственная единица, почти повсеместно сохранявшееся домашнее и долговое рабство (последнее, в частности, в виде продажи детей заимодавцам)—все это свидетельствовало о низком уровне общественного развития. Примером неизменности форм эксплуатации могли служить многие общества Западного и Центрального Судана. В горном районе Тибести, населенном теда (Чад), сохранялась власть султана, носившего титул «дердэ», в пользу которого крестьяне несли всевозможные повинности. На территории Верхней Вольты в районах расселения моей среди знати выделялся мого-наба. Он и его вассалы использовали на своих полях труд рабов и зависимых крестьян. В пределах Сахары и Суданского сахеля, где господствующей религией был ислам, важную часть привилегированной верхушки общества составляли руководители мусульманских сект. В более южных районах преобладали местные политеистические культуры и христианство, по и там росло влияние мусульманского духовенства, доходы которого складывались из пожертвований верующих, из поступлений от земель религиозных общин.

мін, ген. Морда, предлагалъ, пользуясь недавн.; консуловъ;Кантаву— съ прекрасн. гаванью, гу- успѣхомъ, покинуть часть укр-ій, сосредото- ! сто населенъ, покрытъ сосыов. лѣсомъ; Вуна— чвть до 20 т. противъ лепріят. ц-ра, прорвать | весьма плодородный. Болыи-во о-вовъ—вулка- его и отбросить франц-въ по перпиньянск. до-! ппческіе, остальные—кораловые. Многіе очень рогѣ, послѣ чего всѣми силами обрушиться • возвышены (4—5 т. фт.); почти всѣ окружены на кол-у Ожро. Но Уніонъ, не принявъ этого । опасными для мореплаванія коралов. рифами, вполнѣ цѣлесообразн. плана, рѣшилъ выжидать . Тропич. климатъ, умѣряемый моремъ и брн- д-вій Пернпьона.—20-го, утромъ, начаюсь на-1 зами, очень здоровый; част, дожги способству- ст-іе франц-въ: Ожро, пробравшись бр-дою і ютъ разнообрази, растит-ности. Значит, про- Гнльо вбродъ черезъ Мугъ, послѣ продолжит. | стр-ва покрыты лѣсомъ и фруктов, деревьями боя оттѣснилъ исп-цевъ и занялъ гл. редутъ | (тутовое, хлѣбн., кофейное, бананы, апельсины, противъ Эскаласа; бр-да Шабера двинулась къ і лимоны); на поляхъ—съѣдоби. коренья, лекар- ыспріят. лагерю у Лерса, а бр-да Гюйс стаіа ' ствен. травы, цвѣты, табакъ, тамаринъ, кофе, въ рез-вѣ; бр-да Давепа осталась въ фортѣ С.- | слад к. потаты, маисъ, сахари, тростникъ. Лучш. Маделена. ІІа фронтѣ Бофоръ двинулся на цен- почва—па Вити и Бунѣ. Кормов, травы рѣдки, тральн. ред-ы, одновременно угрожая и тылу I ихъ защитниковъ обходомъ BL-Неро. Соре, съ | 2 бр-дами, направился къ Випьарско.іи. Полу-; чивъ извѣстіе о паст-іи Ожро, Уніонъ нсмед-но ' прискакалъ къ редуту у дель-Рура и прика- 1 залъ произвести контр-атаку, но въ эту же I минуту б. убитъ. Войска его пали духомъ и, J атакованныя франц-ми, въ безпорядкѣ побѣ- | жали къ крѣп-п; преслѣдуя ихъ, Гильо захва-1 тилъ мосты на р. Мугъ. Въ то же время Ша- | беръ на штыкахъ ворвался въ лепск. лагерь , и отбросилъ находившіяся тамъ 2 бр-ды въ <І>. | говорятъ на мног. нарѣчіяхъ; всѣ грамотны. Лас-Аморильясъ упорно оборонялся, но, видя I Живутъ осѣдло деревнями, и въ кажд. поселе- иолп. пораженіе лв. фл-а, покинулъ свою по- і ніи есть школа; дома просторны, но душны. Жи- з-ію и отступилъ къ крѣп-н. Между тѣмъ Ожро, і тели дѣлятся на племена, часто враждебныя; все тѣсня Куртенэ, захватилъ ред-ы, коман- управляются независим, пач-ками или коро- д-шіе перпиньянск. дорогой, а ц-ръ занялъ | лями. Въ кажд. племени 4 наслѣдствен. класа ред-ы у Педрера. Тогда Л.-Амор-съ, приняв- ! и рабы; нѣск-ко поселеній составляютъ округъ шій команд-іе надъ арміей, рѣшилъ отступить | подъ управ-іемъ старшины. Высш, главенство къ Геропѣ черезъ Баскару. Куртенъ составилъ признается за кр-мъ Вити. — О-ва «2». нахо- ар-дъ, Искіедро (7 т.) — ав-дъ, поспѣшно по- дятся въ рукахъ Великобританіи, подъ власть сланный къ Оріольсу, для прикрытія предсто- кот-й мирно отдались 1874 г.; заселеніе англіі- явш. переправы черезъ р. Флувія. Въ это время чанами и постепен. обращеніе въ англ, колонію Вивесъ, оттѣснивъ Виктора, готовился перейти ; начались съ 1858 г. Англія оставила туземцамъ върѣшит. наст-іе, по получилъ извѣстіе о про-1 ихъ самоуправ-іе, но обложила общ. податью; игран, ср-іи и приказаніе отступить въ Ма-' для обсужденія мѣстн. вопросовъ ежегодно со-

Прежде чем закончить с этим предметом, нужно сделать замечание о решительной бесполезности крейсерской войны{115}. Флаг северян был изгнан отовсюду; а какое это имело влияние на результат войны? Ни в каком отношении оно не было благодетельным для Юга, исключая то, что позволяло им излить свой гнев на Север. Вся история крейсеров южан представляет из себя бесцельное, неразумное и почти непристойное уничтожение. Флот китобоев был сожжен «Шенандоа», когда война уже окончилась. Мы можем глубоко сожалеть, что Англия допустила то, что она делала относительно командиров кораблей южан, хотя, как мы видим, она была сильно [198] раздражена Севером, вследствие чего стала менее требовательна в отношении хищников. Мы даже можем спросить, почему такая война против коммерческого флота вообще терпима в международном соглашении? Ни одна коренная нация не может быть такой войной доведена до поражения{116}. Не следует ли на нее в таком случае смотреть, как на варварскую? [199]

Дальше

«Военная Литература»

Военная история

Глава IX.

Блокада, нарушители блокады и международное право

Отделение Южных Штатов от Союза стало свершившимся фактом в начале 1861 г., когда обе стороны стали готовиться к войне. И тут и там была демократия, без армий и без флота, пригодного для каких-либо практических целей. Различие между этими двумя частями Соединенных Штатов заключалось в том, что Северная была в экономическом отношении самостоятельной, независимой общиной, между тем как Южная для удовлетворения большей части своих потребностей должна была обращаться к Европе или промышленному Северу.

Возможно, что знание этого факта или просто желание запугать Юг побудили Линкольна к объявлению блокады. Несомненно также, что с течением войны выгоды, проистекавшие из-за принятия Севером в программу своих действий блокаду, на деле становились все более и более значительными, и для поддержания ее он был готов еще на большие и большие жертвы. Положение Юга было очень своеобразное. Конфедераты состояли целиком из земледельческого населения; их главным продуктом являлся хлопок, культура которого составляла их монополию. Хлопок выращивался трудом рабов на протяжении низкого и болотистого побережья, окаймлявшего штаты Южную Каролину, Джорджию и Флориду. Ежегодно более миллиарда фунтов хлопка вывозилось в Англию, в меньшем количестве — во Францию, причем Юг, можно сказать, существовал исключительно на прибыль, выручаемую от его продажи. При таких обстоятельствах из-за перерыва торговли хлопком, во-первых, Южные Штаты лишались своего единственного денежного источника. Во-вторых, это заставило бы Англию и Францию желать скорейшего окончания войны, благодаря тем трудностям, [200] которые вызвали в их промышленности перебои в поставках сырья. Федералисты решили, что это побудит Англию встать на их сторону, между тем как на Юге считали очень вероятным, что мы вынуждены будем помогать южанам. Другими продуктами Юга были сахар, табак и рис; но количественно они не могли сравниться со сбором хлопка. Без преувеличения можно сказать, что от хлопка и его свободного вывоза зависела финансовая устойчивость Юга.

Прежде чем закончить с этим предметом, нужно сделать замечание о решительной бесполезности крейсерской войны{115}. Флаг северян был изгнан отовсюду; а какое это имело влияние на результат войны? Ни в каком отношении оно не было благодетельным для Юга, исключая то, что позволяло им излить свой гнев на Север. Вся история крейсеров южан представляет из себя бесцельное, неразумное и почти непристойное уничтожение. Флот китобоев был сожжен «Шенандоа», когда война уже окончилась. Мы можем глубоко сожалеть, что Англия допустила то, что она делала относительно командиров кораблей южан, хотя, как мы видим, она была сильно [198] раздражена Севером, вследствие чего стала менее требовательна в отношении хищников. Мы даже можем спросить, почему такая война против коммерческого флота вообще терпима в международном соглашении? Ни одна коренная нация не может быть такой войной доведена до поражения{116}. Не следует ли на нее в таком случае смотреть, как на варварскую? [199]

Дальше

«Военная Литература»

Военная история

Глава IX.

Блокада, нарушители блокады и международное право

Отделение Южных Штатов от Союза стало свершившимся фактом в начале 1861 г., когда обе стороны стали готовиться к войне. И тут и там была демократия, без армий и без флота, пригодного для каких-либо практических целей. Различие между этими двумя частями Соединенных Штатов заключалось в том, что Северная была в экономическом отношении самостоятельной, независимой общиной, между тем как Южная для удовлетворения большей части своих потребностей должна была обращаться к Европе или промышленному Северу.

Возможно, что знание этого факта или просто желание запугать Юг побудили Линкольна к объявлению блокады. Несомненно также, что с течением войны выгоды, проистекавшие из-за принятия Севером в программу своих действий блокаду, на деле становились все более и более значительными, и для поддержания ее он был готов еще на большие и большие жертвы. Положение Юга было очень своеобразное. Конфедераты состояли целиком из земледельческого населения; их главным продуктом являлся хлопок, культура которого составляла их монополию. Хлопок выращивался трудом рабов на протяжении низкого и болотистого побережья, окаймлявшего штаты Южную Каролину, Джорджию и Флориду. Ежегодно более миллиарда фунтов хлопка вывозилось в Англию, в меньшем количестве — во Францию, причем Юг, можно сказать, существовал исключительно на прибыль, выручаемую от его продажи. При таких обстоятельствах из-за перерыва торговли хлопком, во-первых, Южные Штаты лишались своего единственного денежного источника. Во-вторых, это заставило бы Англию и Францию желать скорейшего окончания войны, благодаря тем трудностям, [200] которые вызвали в их промышленности перебои в поставках сырья. Федералисты решили, что это побудит Англию встать на их сторону, между тем как на Юге считали очень вероятным, что мы вынуждены будем помогать южанам. Другими продуктами Юга были сахар, табак и рис; но количественно они не могли сравниться со сбором хлопка. Без преувеличения можно сказать, что от хлопка и его свободного вывоза зависела финансовая устойчивость Юга.

В дальнейшем итальянские торговые города приняли определенное участие в крестоносном движении: они подвозили рыцарям оружие, провиант, осадные машины, подкрепления. Все эти услуги были им хорошо оплачены. Венецианские, генуэзские, пизанские и другие купцы получили в портовых городах Сирии и Палестины крупные привилегии. Им были предоставлены отдельные кварталы с жилыми домами, обязательной баней, пекарней, церковью и — что особенно важно — рынком. В этих кварталах итальянцы установили свои порядки: жители их не были даже подсудны местным сеньоріам.

Привилегированные поселения итальянских купцов, занимавшие подчас до одной третьей части городов, стали опорными пунктами торговли Западной Европы с Востоком, или, как ее обычно называют, левантийской торговли 1Ю. Из Венеции, Генуи, Пизы, а также из французских городов — Марселя, Монпелье и других, с берегов Англии, из испанской Барселоны в XII—XIII вв. более или менее регулярно снаряжались на Восток флотилии купеческих кораблей, груженных всевозможными товарами. Они везли муку (в государствах крестоносцев недоставало хлеба), строительный лес, металлы (из Англии, например, медь и олово), кожи, сукно (выделкой его славились города Южной Франции), лошадей, «живой товар» — рабов (их поставляли в страны Востока, главным образом, венецианцы) . В Тире, Акре, Антиохии, Яффе, распродав привезенное, западные торговые люди наполняли свои весельно-парусные галеры и барки новым грузом — восточными товарами, закупленными в портовых городах Леванта.

Караваны судов венецианцев, генуэзцев, марсельцев увозили в Европу шелковые и хлопчатобумажные ткани,

10 Левант — Восток (от франц, levant — восход). изготовлявшиеся искусными сирийскими ремесленниками, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с тростниковым сахаром, бурдюки и бочки с винами. Они доставляли на Запад шелк-сырец и кипы хлопка, привозившегося в сирийские порты из внутренней Азии, мускус, добывавшийся в Тибете, египетское стекло и красящие вещества, пряности Индии (перец, гвоздику, корицу), древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и драгоценные камни из далеких азиатских стран, слоновую кость из Африки. Все это и многое другое с выгодой продавалось на рынках Европы.

Если не считать вест-индских владений, французская торговая буржуазия накануне революции интересовалась больше всего этими двумя Маскаренскими островами и их плантациями. Приняв во внимание, что изо всей Индии через французские фактории ввозилось во Францию накануне революции товаров всего на 4 млн ливров, то ввоз в 5 млн ливров из двух ничтожных по размерам островков должен быть признан очень значительным. Прибавим к этому, что из Индии ввозились во Францию в большом количестве всевозможные ткани — муслиновые, шелковые, ситцевые, кашемировые шали и т. д., что составляло конкуренцию французским мануфактуристам, а с Маскаренских островов шли кофе, сахар, какао, т. е. товары с плантаций, дешево покупаемые у плантаторов и дорого продаваемые французскими купцами в Европе.

Считая торговлю с вест-индскими владениями и с Маскаренскими островами чрезвычайно выгодной, французская торговая буржуазия отдавала себе ясный отчет, что все эти плантации как на Вест-Индских (Антильских), так и на Маскаренских островах держатся только на рабстве. И в Бордо, Марселе, Гавре, не говоря уже о Нанте, жившем работорговлей, купечество с беспокойством прислушивалось к толкам, поднявшимся в литературе и во влиятельных салонах, о колониях вообще и о колониальном рабстве

в частности. В кругах буржуазии, готовившейся тогда к своему историческому выступлению против абсолютистского феодального строя, не было единодушия в вопросе о колониях и рабском труде на плантациях.

Если бы нужен был еще какой-либо типичный пример того, до какой степени классовый интерес без всяких особых усилий торжествовал у заморских плантаторов над «национальным» и «патриотическим», достаточно было бы приглядеться к поведению аристократов-колонистов французской части острова Сан-Доминго (Гаити) в эпоху буржуазной революции XVIII в. Лозунг этого класса был весьма прост и вполне отчетлив: передать поскорее Сан-Доминго в руки любой державы, которая избавлена милостивой судьбой от революционных бредней о свободе рабов.

Если не считать вест-индских владений, французская торговая буржуазия накануне революции интересовалась больше всего этими двумя Маскаренскими островами и их плантациями. Приняв во внимание, что изо всей Индии через французские фактории ввозилось во Францию накануне революции товаров всего на 4 млн ливров, то ввоз в 5 млн ливров из двух ничтожных по размерам островков должен быть признан очень значительным. Прибавим к этому, что из Индии ввозились во Францию в большом количестве всевозможные ткани — муслиновые, шелковые, ситцевые, кашемировые шали и т. д., что составляло конкуренцию французским мануфактуристам, а с Маскаренских островов шли кофе, сахар, какао, т. е. товары с плантаций, дешево покупаемые у плантаторов и дорого продаваемые французскими купцами в Европе.

Считая торговлю с вест-индскими владениями и с Маскаренскими островами чрезвычайно выгодной, французская торговая буржуазия отдавала себе ясный отчет, что все эти плантации как на Вест-Индских (Антильских), так и на Маскаренских островах держатся только на рабстве. И в Бордо, Марселе, Гавре, не говоря уже о Нанте, жившем работорговлей, купечество с беспокойством прислушивалось к толкам, поднявшимся в литературе и во влиятельных салонах, о колониях вообще и о колониальном рабстве

в частности. В кругах буржуазии, готовившейся тогда к своему историческому выступлению против абсолютистского феодального строя, не было единодушия в вопросе о колониях и рабском труде на плантациях.

Если бы нужен был еще какой-либо типичный пример того, до какой степени классовый интерес без всяких особых усилий торжествовал у заморских плантаторов над «национальным» и «патриотическим», достаточно было бы приглядеться к поведению аристократов-колонистов французской части острова Сан-Доминго (Гаити) в эпоху буржуазной революции XVIII в. Лозунг этого класса был весьма прост и вполне отчетлив: передать поскорее Сан-Доминго в руки любой державы, которая избавлена милостивой судьбой от революционных бредней о свободе рабов.

Процесс этого расхождения, а также аболиционистские тенденции некоторых кубинских либералов были притушены вновь возникшими надеждами на проведение Испанией реформ в колониальном управлении. Надежды эти возникли в период испанской революции 1854—1856 гг. и опять оказались несбыточными. Кубинцы не получили от испанского правительства никаких реформ. Казалось, это новое разочарование должно было бы послужить развитию освободительного и аболиционистского движения, но этого не произошло. Обычная пассивность либералов питалась в то время рядом дополнительных источников.

В законодательных актах испанской революции подтверждалась неприкосновенность собственности рабовладельцев на их рабов. На Кубе тогда наблюдался хозяйственный подъем, связанный с возросшим на мировом рынке спросом на сахар, который являлся главным продуктом, производимым на острове. В 1859—1862 гг. генерал-капитаном Кубы был «либеральный» Франсиско Серрано. Кубинские рабовладельцы временно примирились с колониальным режимом.

Что касается кубинских аннексионистов, то их веру в возможность осуществления вынашиваемых планов подрывали развернувшаяся во второй половине 50-х годов острая политическая борьба в Соединенных Штатах по вопросу о рабстве и восстание Джона Брауна (1859), редкая для Испании тех лет стабильность правительства О’До- нелля (1858—1863), явная невозможность для США начать захват острова в условиях внутренней борьбы, твердая позиция Англии и Франции по вопросу о принадлежно-- сти Кубы (они хотели ее видеть по-прежнему в руках Испании). А

Таким образом, к началу 60-х годов, когда в Соединенных Штатах вспыхнула гражданская война, кубинские рабовладельцы отказались по существу от какой бы то ни было реальной оппозиции Испании и одновременно в значительной мере разуверились в возможности для США осуществить аннексию Кубы.

Гражданская война в США приковала внимание всех кубинцев — свободных и невольников. В непосредственной близости от острова развертывалось огромное сражение, в ходе которого решалась судьба рабства в одной из крупнейших стран мира. Эта война оказала определенное влияние на развитие среди кубинцев сепаратистских и республиканских настроений. Вновь родилось движение за реформы, теперь чаще называемое реформизмом. Но политика испанских властей на острове, заключавшаяся в жестоком преследовании всякого проявления недовольства существующим режимом, мешала установлению контактов между противниками этого режима. Куба в это время была местом, где в предвидении войны с США сосредоточивалась значительная часть испанских войск (Испания, не вступая в войну, поддерживала южан), что, несомненно, удерживало многих от активных выступлений. Реформизм всплыл на поверхность и стал внешне доминирующим движением к концу войны в США и в последующие два года.

Крестьянская беднота, являвшаяся огромной силой в первом и в довольно значительной мере участвовавшая также во втором походе, теперь все более отходит от крестоносного движения. Неудачи, постигшие крепостных крестьян в их попытках обрести на Востоке землю и свободу от феодального гнета, сильно подорвали иллюзии, которые деревня питала на этот счет. В XII в. крепостные на Западе стали явно предпочитать другие, более верные пути для облегчения своего положения, прежде всего — бегство в быстро расширявшиеся города: оно давало реальную надежду на освобождение, и не в призрачной «святой земле», а почти у себя дома. Городской воздух делал свободным — гласила народная поговорка того времени.

Тяга крестьян на Восток почти прекратилась. С конца XII в. главной, хотя и не единственной силой крестовых походов стали поэтому рыцарство и крупные феодалы западноевропейских стран. Все более активными участниками новых «священных войн» становились и молодые феодальные государства Запада. Кроме того, вскоре после начала крестовых походов в это движение, хотя и с осторожностью !, включились также итальянские республики, которые, как мы увидим, постарались извлечь из своего участия в нем максимальные выгоды. Заинтересованность торговых городов, главным образом Северной Италии, в крестовых походах с конца XII в. сделалась одним из важных стимулов крестоносных предприятий.

Столетие, истекшее со времени первой крестоносной экспедиции, отмечено большим ростом левантийской торговли. В это время наладились постоянные коммерческие сношения стран Западной Европы, с одной стороны, и Византии, Кипра, Египта, Сирии, Палестины, Армении, а через них и глубинных областей Азии и Африки — С другой.

Ведущую роль в левантийской торговле играли итальянские города. Из Венеции, Генуи, Пизы, а также из французских городов — Марселя, Монпелье и других, с берегов Англии, позже — из испанской Барселоны систематически снаряжались на Восток флотилии купеческих кораблей, груженных всевозможными товарами. Они везли муку (хлеба недоставало в государствах крестоносцев), строительный лес, металлы (Англия, к примеру, посылала в Левант медь и олово), кожи, сукно (выделкой его славились города Южной Франции), лошадей, «живой товар» — рабов; их поставляли в страны Востока главным образом венецианцы, давно уже занимавшиеся этим гнусным промыслом — охотой за людьми, особенно на побережье Далмации. В Константинополе, Александрии, Тире, Акре, Антиохии, Яффе, распродав привезенное, западные торговые люди наполняли свои весельно-парусные галеры и барки новым грузом — восточными товарами, закупленными в портовых городах Леванта. Караваны судов венецианцев, генуэзцев, марсельцев увозили в Европу шелковые и хлопчатобумажные ткани, изготовлявшиеся искусными сирийскими ремесленниками, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с тростниковым сахаром, бочки с винами. Они доставляли на Запад шелк-сырец и кипы хлопка, привозившегося в сирийские порты из внутренней Азии, мускус, добывавшийся в Тибете, египетское стекло и красящие вещества, пряности Индии (перец, гвоздику, корицу), приобретенные по дорогой цене в Александрии, древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и драгоценные камни из далеких азиатских стран, слоновую кость из Африки. Все это и многое другое с выгодой продавалось на рынках Европы.

Привилегированные поселения итальянских негоциантов, располагавшиеся обычно как бы полукругом вблизи гавани, подчас занимали до одной трети городской территории. Они стали опорными пунктами торговых сношений Запада с Левантом (по-французски «Levant» — «восход»).

Из Венеции, Генуи, Пизы, из Марселя и Монпелье, с берегов туманной Британии, из солнечной Барселоны в XII–XIII вв. регулярно снаряжались на Восток флотилии купеческих кораблей. Их грузили различными товарами, прежде всего мукой (ведь в государствах крестоносцев своего хлеба не хватало); туда везли также строительный лес, металлы (медь и олово — из Англии), кожи и сукна (выделывавшиеся в городах Южной Франции) , коней, наконец, живой товар — рабов, его поставщиками выступали в первую очередь венецианские торгаши.

В Акре, Яффе, Тире, Сайде, Бейруте, распродав привезенное, западные купцы наполняли свои весельно-парусные барки новым грузом, за которым, впрочем, иногда отправлялись даже в глубь мусульманских областей, на тамошние рынки. Закупленные в портовых городах Леванта или в более отдаленных центрах мусульманской торговли товары перевозили в Европу: из заморских стран доставляли шелковые и хлопчатобумажные ткани, изготовленные искусными сирийскими мастеровыми, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с тростниковым сахаром, бурдюки и бочки с винами. Запад получал также из Леванта шелк-сырец и кипы хлопка из внутренней Азии, мускус из Тибета, египетское стекло, стеклянные изделия и красящие вещества, пряности из Индии (перец, гвоздику, корицу), древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и драгоценные камни, слоновую кость из стран Африки. Все это и многое другое с большой выгодой сбывалось на западноевропейских рынках.

Торговля, которой занимались прежде всего североитальянские купцы, была для них весьма прибыльной: помимо территориальных и юридических привилегий они обладали еще и разнообразными привилегиями коммерческого и фискального свойства. До нас дошло множество хартий (грамот), которыми государи и князья, крупные и средней руки сеньоры, властвовавшие над теми или иными городами Восточного Средиземноморья, жаловали приезжим купцам эти привилегии, имея в виду способствовать их деловой активности в своих владениях, а в ее активизации эти феодальные правители были кровно заинтересованы, поскольку кое-что от торговых операций перепадало и в их казну. Так, сохранились хартии, снижавшие ввозные и вывозные пошлины на пристанях и внутренних городских рынках: пизанцам — в Яффе, венецианцам, амальфитанцам и тем же пизанцам — в Антиохии и пр.

Привилегированные поселения итальянских негоциантов, располагавшиеся обычно как бы полукругом вблизи гавани, подчас занимали до одной трети городской территории. Они стали опорными пунктами торговых сношений Запада с Левантом (по-французски «Levant» — «восход»).

Из Венеции, Генуи, Пизы, из Марселя и Монпелье, с берегов туманной Британии, из солнечной Барселоны в XII–XIII вв. регулярно снаряжались на Восток флотилии купеческих кораблей. Их грузили различными товарами, прежде всего мукой (ведь в государствах крестоносцев своего хлеба не хватало); туда везли также строительный лес, металлы (медь и олово — из Англии), кожи и сукна (выделывавшиеся в городах Южной Франции) , коней, наконец, живой товар — рабов, его поставщиками выступали в первую очередь венецианские торгаши.

В Акре, Яффе, Тире, Сайде, Бейруте, распродав привезенное, западные купцы наполняли свои весельно-парусные барки новым грузом, за которым, впрочем, иногда отправлялись даже в глубь мусульманских областей, на тамошние рынки. Закупленные в портовых городах Леванта или в более отдаленных центрах мусульманской торговли товары перевозили в Европу: из заморских стран доставляли шелковые и хлопчатобумажные ткани, изготовленные искусными сирийскими мастеровыми, корзины с фруктами, мускатным орехом, мешки с тростниковым сахаром, бурдюки и бочки с винами. Запад получал также из Леванта шелк-сырец и кипы хлопка из внутренней Азии, мускус из Тибета, египетское стекло, стеклянные изделия и красящие вещества, пряности из Индии (перец, гвоздику, корицу), древесную смолу, аравийский ладан и амбру, жемчуг и драгоценные камни, слоновую кость из стран Африки. Все это и многое другое с большой выгодой сбывалось на западноевропейских рынках.

Торговля, которой занимались прежде всего североитальянские купцы, была для них весьма прибыльной: помимо территориальных и юридических привилегий они обладали еще и разнообразными привилегиями коммерческого и фискального свойства. До нас дошло множество хартий (грамот), которыми государи и князья, крупные и средней руки сеньоры, властвовавшие над теми или иными городами Восточного Средиземноморья, жаловали приезжим купцам эти привилегии, имея в виду способствовать их деловой активности в своих владениях, а в ее активизации эти феодальные правители были кровно заинтересованы, поскольку кое-что от торговых операций перепадало и в их казну. Так, сохранились хартии, снижавшие ввозные и вывозные пошлины на пристанях и внутренних городских рынках: пизанцам — в Яффе, венецианцам, амальфитанцам и тем же пизанцам — в Антиохии и пр.

Мухаммед Али, стремясь к развитию в Судане сельского хозяйства и ремесла, в 1826 г. прислал туда крупную партию египетских ‘ земледельцев (специалистов по выращиванию хлопка, индигоферы, мака, сахарного тростника) и ремесленников (кузнецов, кожевников, шорников, плотников и др.). Крестьян зачастую насильственно заставляли выращивать культуры, в которых нуждался Египет. Так, в провинциях Бербер и Донгола были организованы плантации индигоферы и сахарного тростника. Было построено даже несколько небольших заводов по переработке сырья.

Энергичные поиски золота и железной руды не принесли ожидаемых результатов. Железная руда невысокого качества добывалась в холмистом районе между Гебель-Харазом и гарной Нуба (Южный Кордофан), золото — в ’бассейне верхнего течения Голубого Нила. Кордофанское железо шло на изготовление гвоздей, которые некоторое время находили сбыт внутри страны.

Егйптяне познакомили суданцев с новыми типами речных судов: каясом— грузовым судном и дахабией, приспособленной для перевозки пассажиров. Во времена Хуршида были построены три дока: на Белом Ниле (неподалеку от Вад-эль-Шелаля и у Шестого порога) и на Голубом Ниле (возле Камлина).

С ноября 1838 по март 1839 г. в Судане находился Мухаммед Али. Он интересовался возможностями увеличения добычи золота, перспективой строительства железной дороги, связывающей Южный Египет с центральными областями Судана, и планами расчистки фарватера Нила в районе порогов.

Завоевание Судана властителями Египта способствовало развитию торговли. Росли связи Судана с внешними рынками: с Египтом, Турцией, Индией, Эфиопией, странами Аравийского полуострова, Англией и Францией. Основными статьями1 суданского экспорта были гуммиарабик, слоновая кость, кожи, крупный рогатый скот и верблюды, бурдюки для перевозки воды и, конечно, рабы. В страну ввозились хлопчатобумажные 'Ткани, металлические изделия, сахар, мыло, химические товары.

Так что в Славуте нас охраняли и убивали не немцы, а казаки.

А тут другая беда: в лагере начался сыпной тиф. Вши. Завшивели все. Скопище народу. Никакой санитарии. И пошло. Умирали десятками и сотнями.

Вскоре нас, кто пережил тиф, повезли в Германию.

Привезли в Говельдорф. Это - на границе Германии и Франции. Здесь, помню, произошел такой случай. Погнали нас на работы. Копали какой-то ров или котлован. Смотрю, ребята заходили, зашумели. Охранник прибежал, а поздно. Дело уже сделано: двое лежат с разрубленной головой. Так военнопленные расправлялись с провокаторами. Немцы засылали осведомителей. Те вынюхивали, доносили на командиров и руководителей. Мы хоть и пленные были, подневольные, но не стадо баранов и рабов.

После этого случая раскидали нас по разным лагерям. Я попал в городок Торн на Висле. И там встретил своего довоенного друга, тезку, Васю Жижи на. Мы с ним вместе заканчивали Серпуховское медучилище. Бывает же такое! Вася воевал с сорок первого года, с 22 июня. Первый бой принял на Буге. Родом он был из Тульской области, со станции Тарусская. После войны переехал в Пущи но на Оке. Несколько лет тому назад умер. Я ездил хоронить его.

Вася меня сперва не узнал. У меня от продолжительного голода и истощения организма появились сильные отеки. Нажмешь на мышцу - ямка остается. Белковые отеки. Мешки под глазами. Я уже доходил. От прежней силы и следа не осталось.

В Торне нас было человек восемьсот. Через два месяца осталось четыреста. Остальные умерли. Они нас попросту морили голодом и изнурительными работами. Организм не выдерживал.

А туг случай нам помог. Под Дюнкерком немцы захватили английский десант. Пленных пригнали в Торн. Мы оборудовали для них лагерь. Мы, русские военнопленные, - рабочая скотина. Мы должны были работать и умирать. Каждый день - по нескольку десятков. И — в яму! В яму! А пленные английские солдаты и офицеры играли тем временем в фугбол. И них было хорощ.ее питание. Они получали от Красного Креста продовольственные посылки: мясные и рыбные консервы, колбасу, печенье, кофе, конфеты, сахар, масло. Все у них было. А некоторые из наших ребят, когда узнали об этом, от одной мысли сходили с ума. Потому что нас кормили баландой из брюквы. И воняла эта баланда как моча кролика.

Предводитель отковал себя. Спрятал наручники. Внимательно посмотрел на пробирку:

— Если можно, подробнее…

— Видите ли, об этом мало пишут историки, но еще весной двадцать третьего года Ленин, находясь на лечении в Горках, чувствуя необратимость болезни, недалеко от своей усадьбы, на делянке крестьянина Иллариона Михайлова, посеял пшеничное зернышко, содержащее всю полноту «красного смысла». Это зерно он получил в наследство от Карла Маркса, а тот, через свои связи во Франции, от Сен-Симона, откуда оно попало к Сен-Симону, остается только гадать. Не исключено, что его путь ведет к Томасу Мору, к восставшим рабам Рима, к иерусалимским зелотам и к негроидным племенам Северной Африки, чья цивилизация была разрушена наступлением Сахары. Одним словом, посеянное Лениным зернышко дало колосок, за которым бережно, в течение лета, ухаживала Надежда Константиновна, пропалывала, вырывала васильки, тщательно скрывала колосок от приезжавших в Горки членов Политбюро и ВЦИК. Когда пришла осень, Надежда Константиновна срезала колосок, обмолотила его, хорошенько провеяла и добытое таким образом зерно ссыпала в полотняный мешочек. Владимир Ильич в своем политическом завещании в последнем абзаце наказывал раздать по зерну каждому из своих заслуженных соратников, дабы «красный смысл» не стал достоянием кого-нибудь единственного и распределился равномерно среди всей когорты борцов, за исключением Радека, для кого зерна не нашлось. Сталин перехватил завещание, исключил из него последний абзац и завладел драгоценным мешочком сразу же после погребения Ленина… Внутрипартийная борьба в послеленинский период была борьбой за овладение ленинским наследием, схваткой за урожай, полученный из красного пшеничного зернышка, погоней за горсткой пшеницы, содержащей драгоценный «красный смысл». Троцкий, войдя в заговор с Бухариным, Зиновьевым, Рыковым, пытался отобрать у Сталина мешочек с зерном. Бухаринский взгляд на крестьянство, его попытка воспрепятствовать сталинским планам коллективизации объяснялись нежеланием распылять ленинское наследие по колхозам, которые, не обладая соответствующей агротехникой, могли загубить элитное зерно. Все эти наспех созданные артели — «Колхоз Ильича», «Красный колос», «Красная нива», по мнению Бухарина, были не способны воспроизводить «красный смысл». Троцкий, ратуя за Мировую революцию, хотел полученное Лениным зерно посеять на полях Европы и Америки, обладающих высокой агрокультурой. Сталин же готовил нивы исключительно на Украине и в Средней России, уповая на «русский путь». Он хранил заветный мешочек у себя на груди, не расставался с ним даже ночью, пресекая всякие попытки похищения, чем и объясняется смерть вероломной Аллилуевой. Вы знаете, чем кончилась внутрипартийная борьба. Враги Сталина были уничтожены, быть может, и поделом… Жаль только Радека, кому по завещанию не полагалось зерна и кто, выходит, просто попал под колесо истории…

В поезде их поместили всех вместе, в один вагон. Бабушкин подметил: вербовщик и его помощник устроились так, чтобы видеть всю свою «команду».

Поезд шел на северозапад. Это было на руку Бабушкину. Пускай вербовщик везет его ближе к Лондону.

«А приятно всетаки ездить с билетом! – подумал Бабушкин. – И не в товарном…»

Но вот поезд стал приближаться к Франкфурту.

«Нет, больше мне с вами, мистеры, не по пути, – подумал Бабушкин. – Неужто я бежал из русской тюрьмы, чтобы стать рабом на американских плантациях?»

Он встал, вышел в тамбур. Вагон сильно качало. Значит, скорость большая.

Бабушкин вернулся на свое место. Выждал, когда поезд пошел в гору.

Снова вышел в тамбур. Поезд на подъеме замедлил ход.

Бабушкин рванул дверь. В лицо ему ударил ветер.

«Ну, мистеры, кланяйтесь президенту!» – он спустился на нижнюю ступеньку и прыгнул…

Маленький пароходик, пыхтя и отдуваясь, шел через ЛаМанш. На носу, возле зачехленной шлюпки, засунув руки глубоко в карманы тужурки, надвинув фуражку на лоб, похожий на бродягу, стоял Бабушкин и глядел вперед: там должна появиться Англия. Но туман, густой как сметана, окутывал пролив: ничего было не разобрать.

Бабушкин закрыл глаза, и так, стоя, привалившись к шлюпке, дремал. Ему казалось: то он колесит в пустом товарном вагоне по Германии; то в эшелоне, набитом мешками сахара, переезжает во Францию; то трясется, забравшись на крышу вагона, к берегу моря.

Неужели самое трудное уже позади?

Бабушкину чудится: усталый и голодный, снова входит он в немецкий кабачок.

«Битте», – говорит хозяин и, видя, что гость не понимает понемецки, жестами предлагает раздеться, умыться.

Трактир аккуратный, чистенький, как все у немцев.

Бабушкин уже отвык от чистоты, тепла. Так хорошо бы посидеть, отдохнуть!.. Но как снять шапку? Проклятые зеленые пряди!

Мари Фашон готовила ужин для гостей. Все валилось у нее из рук. То нож, то сковородка, то вилка. Она искоса, с виноватой улыбкой поглядывала на сидящих за столиком. «Мадам Фашон, дядюшка Жак пробудет у вас несколько дней». Предупредили б ее утром, она помыла бы полы, убрала, но Люсьен неисправим. Не впервые он так поступает. Раньше он приводил молодых людей. Перед ними не так уж совестно: свои люди. А этот – старик. Ему нужен особый уход. Ему лет семьдесят, не меньше. Весь белый – усы, голова, брови. Щеки дряблые, под глазами мешки. А вот глаза – что у юноши! Веселые, полные задора. «Дядюшка Жак»… Кто он такой? Очевидно, большой человек, раз его ищет гестапо. Он назвал себя Жаком Рабу. Пусть будет так!

Люсьен поднялся, стал прощаться с гостем, почтительно, взволнованно улыбаясь.

Мари Фашон преградила ему путь:

– Куда? Через минуту закипит кофе… – Она улыбнулась. – Сейчас как раз то время дня, когда вся Франция садится за стол ужинать…

Люсьен махнул рукой:

– Это было когдато, давно, еще до войны… Теперь все голодают.

– О нет! Не все! – горячо возразила Мари Фашон. – На днях я была у Булонского леса и видела там группу всадников в красных бархатных костюмах и жокейских картузах. Они ехали со своими слугами. В это время проходила колонна эсэсовцев на мотоциклах. Всадники остановились и все как один начали дружно приветствовать оккупантов. Одна дама даже бросила ехавшему впереди офицеру розу. – Мари Фашон покачала головой. – Они парижане, французы…

– Буржуа, – поправил ее гость. – Война им на руку.

Наступило молчание. Люсьен обернулся к хозяйке:

– Прошу извинения. Жизель меня ждет…

– Подумаешь, Жизель! Птица какая важная! Она… – Женщина, почувствовав на себе внимательный взгляд гостя, смутилась и оборвала на полуслове. – Ладно, иди, Люсьен.

Скатерть у Мари Фашон старая, с вылинявшими узорами, вся в штопках. Поэтому она стелет на стол белую простыню. И подает ужин. Чашку черного кофе, несколько кусочков сахара, два сухаря – все, что у нее есть.

< го сидеть и думать. Я — свободен. По сравнению с другими, вечно спешащими, вечно занятыми чем-то и как бы одержимыми тревожной лихорадкой целеустремленного действия, я все время чувствовал свое превосходство: они — рабы, а я — свободен. А теперь и я попал в общую кашу, и очень важно в ней не захлебнуться и оставаться на поверхности. Я себя утешаю тем, что все — временно и преходяще, и этот период моей жизни кончится так же, как кончались и все предыдущие, и наступит новый период. В изменении — спасение (в данном случае). В Алжире создан Французский комитет национального освобождения под председательством де Голля и Жиро. В него входят генералы Жорж и Леклерк, Массини, Андрэ Филипп и Моннэ. Ги- Катру — ген.-губернатор Алжира. Этот комитет возьмет власть во Франции в свои руки после высадки союзников. Жиро назначен главнокомандующим.

7/VL43

Только что был в военкомате. Начальник 2й части сказал, что ему надо выяснить мое положение в обл военкомате, потому что у меня 10 кл. и поэтому встает вопрос о военной учебе. Или работа на заводе, или военная учеба. У меня такое впечатление, что он склонен думать, что я себе нарочно приписываю рождение в Праге, пребывание за границей и аресты родственников, дабы избежать армии. Но сегодня он должен выяснить вопрос обо мне в облвоенкомате (а cause des 10 classes), и завтра в 10 часов мне надо вновь явиться в военкомат. Du moins, dans tout cela, j’ai gagne une journee libre — celle d’aujourd’hui.2 Вчера повезло: к вечеру получил за май по талону в гастрономе 450 г сельдей и продал их за 100 рублей. Позавчера продал шубу за 400, се <|ui m’a permis3 купить 1 кг картошки, 100 г масла, два пучка лука, 2 булочки, 10 бубликов, два стакана кислого молока и стакан сахара. В соединении со 100 рублями вчерашними я был сыт и позавчера и вчера по горло и даже сегодня утром купил и съел лепешку. Осталось en tout et pour tout1 6 p. Вчера же был на литкружке САГУ. Бесконечно обсуждались какие-то довольно плоские стихи еврейского шепелявого студента. Выступал Кашкин; он, пожалуй, самый симпатичный из всей честной компании; трус, конечно, но в меру, и хороший лектор, и культурный человек. Конференция по послевоенным вопросам продовольствия в Hot Springs (Virginia) закончила свою работу. Советская делегация подчеркивала особо серьезные продовольственные нужды СССР. В Аргентине произошло военное восстание; президент Кастильо свергнут; восставшие захватили власть. Аргентина поддерживала связь с державами оси. Теперь же ее профашистский политический курс радикально изменится, и восстание, бесспорно, финансировано и подготовлено американцами. Сегодня отдам книги в библиотеку Союза писателей, вероятно, зайду в детстоловую (она переехала, я еще не знаю куда). Зайду в детмаг и гастроном: авось что-нибудь выдают — продадим и будем сыты. Погода хорошая. Да, и на нашем фронте, и на Западе, и в Азии назревают колоссальные события.