Поиск по военно-исторической библиотеке

И ту есть была на месте томъ церкви создана клетски велика велми, ныне же мала церквица. Ту суть двери ве- ликия къ востоку лицъ, къ темъ дверемъ прииде святаа Мария Египтянына и хоте влести и целовати хоте, и не впусти ея сила святаго духа въ церковь. И потомъ помо- лися святей Богородице: ту бо стоапіе икона свята Богородица въ притворе томъ, близь дверии техъ, и потомъ возможе ити въ церковь и целовати честный крестъ.

Теми жь пакы дверми изыдохъ въ пустыну Иорданскую. А отъ техъ дверей близь место, идеже искуси святаа Елена крестъ господень честный, абие вста мертваа девица. А оттуду есть поидучи мало ко востоку лицъ при- тории, идеже воини приведоша Христа къ Пилату, и ту руце свои умывъ Пилатъ и рече: «чистъ есть отъ крове сего праведника». И бивъ Иисуса и.предастъ Июдеомъ. Тужь есть темница июдейска; ис тоя темници изведе ангелъ святаго апостола Петра въ нощи.

И то есть былъ дворъ Июдинъ, предателя Христова. Есть пусто и ныне дворище то проклятое, никто же не смеетъ на месте томъ сести клятвы ради. А оттуда мало поидучи ко встоку лицъ есть место, идеже Христосъ кровоточивую исцели. И ту есть ровъ близь, идеже вверженъ бысть Еремиа пророкъ; ту и домъ его былъ, тужь и Павла апостола дворъ былъ прежь, егда бяпіе въ жидовстве. А оттуды мало поидучи ко востоку лицъ уступить мало съ того пути, ту есть домъ былъ святаго Иоакима и Анны. Ту есть печера мало исподи поди подъ олтаремъ въ камени; в той печере родилася святая Богородица, в той же печере есть гробъ святаго Акима и Анны.

Овчии купели.

А оттуду есть близь приторъ Соломонъ, идеже есть овча купель, идеже Христосъ разслабленнаго исцели, и есть место то къ западу лицъ о Акима и Анны, близъ яко довер- жетъ человекъ. Оттуду на востокъ лицъ близъ суть ворота городнаа, теми вороты исходятъ къ Гепсимании.

О церкви Святая Святыхъ.

А отъ воскресения Христова до Святаа Святыхъ есть вдалее, яко дважди дострелити можетъ. Есть церкви Святая Святыхъ дивно и хитро создана мусиею издну и красота ея несказанна есть, кругла образомъ создана; извну написана хитро и несказанна, стены ей избьены досками мраморными другаго мрамора и помощена есть красно мраморными дъсками. Столповъ же имать подъ верхомъ, кругомъ стоящихъ, облыхъ 12, а зданыхъ столповъ 8, двери же имать 4-рь; медию позлащеною покованы суть двери ты. И верхъ исписанъ издну мусиею хитро и несказанно, а звну, верхъ побиенъ есть былъ медию позлащеною.

Книга хожений; Записки рус. путешественников XI-XV вв. Сост. подгот. текста, пер. вступ. ст. с. 5-20, и коммент. Н. И. Прокофьева; Худож. А. С. Бакулевский, А. А. Бакулевский. — М.; Сов. Россия, 1984

После завтрака и развода групп агентов по учебным местам Петр заперся в кабинете и засел за агентурную картотеку курсантов. Из шести кандидатов, готовившихся в ближайшее время к заброске в тыл Красной армии, он остановил выбор на курсанте Якунине. До войны Михаил работал бригадиром проходчиков в Кузбассе на шахте имени Ворошилова.

«Значит, получил крепкую рабочую закалку. Женат, имеет двоих детей — серьезный мотив для перевербовки и надежный крючок. На фронте с сентября сорок первого. Но

у

шахтеров броня… Выходит, пошел добровольцем, то есть за душой у него что-то есть? В плен попал, будучи контуженым, значит, не по своей воле», — взвешивал все «за» и «против» Петр и вертел перед собой фотографию Якунина. С нее настороженно смотрел битый жизнью мужик.

«И как к тебе подобрать ключ, Миша? Как? — ломал голову Петр. — Что тобой двигало, когда ты пошел на сотрудничество с фрицами? Ненависть к советской власти? Вряд ли. Шахтеры всегда были в чести. Ты к тому же был бригадиром — твой портрет небось красовался на Доске почета. Пишешь, что комсомолец и выбыл по возрасту. А вот тут ты, брат, хитришь. Наверняка партийный! Так как же к тебе подъехать? Начать с того, что ближе всего — с семьи, а там смотреть по ситуации».

Определившись с тактикой беседы, Петр с нетерпением ждал встречи с Якуниным. Тема «Документы прикрытия и особенности их проверки комендантскими патрулями» значилась в расписании занятий пятым часом, после обеда.

В класс Петр пришел раньше, чтобы получше присмотреться к Якунину. Дежурный по группе Калинин вяло подал команду. Петр махнул рукой, и когда в аудитории стих шум, на него уставились пять пар настороженных и вопрошающих глаз. Якунин равнодушно смотрел в окно.

«Тема, похоже, его не волнует», — отметил про себя Петр и приступил к занятиям.

Занятия шли своим чередом, лишь в конце курсанты оживились и стали задавать вопросы. И снова Якунин активности не проявил.

Лузан Николай — О нем доложили Сталину

— Есть вопрос, Миша? — поинтересовался Петр.

— Господин старший инструктор, вы хотите мне что-то предложить? — этот прямой и вместе с тем хитрый вопрос говорил о том, что за маской молчуна скрывался проницательный человек. Но, опасаясь нарваться на провокацию, Михаил вел свою игру и отдал инициативу в руки Петра.

«Молодец», — он мысленно похвалил Михаила и предложил:

— Давай на «ты». Для тебя я — Петр.

Якунин внимательно посмотрел ему в глаза, словно надеясь найти ответы на множившиеся у него вопросы, но промолчал.

— Ты же не Коломиец, у которого руки по локоть в крови. Ты, Миша, рабочая косточка. Тебя ждут дома, — сделал Петр новый ход.

Якунин изменился в лице, кончики губ дрогнули, и с них сорвалось:

— Обратной дороги у меня нет.

— Мы найдем ее вместе.

— Как? Я же дал подписку фрицам! А ты кто? Поч ему я… — Якунин осекся, и в его глазах промелькнул страх.

— Об этом, Миша, мы поговорим перед заброской.

— А до этого что?

— Ничего. Ждать!

— Ты — наш?! — в возгласе Якунина смешались радость и изумление.

Петр загадочно улыбнулся и, мягко подтолкнув его к двери, сказал:

— Пора идти, Миша, а то наши посиделки кое-кому не понравятся.

Якунин посветлел лицом и, кивнув головой, твердым шагом направился к двери. После состоявшегося разговора Петр был уже твердо уверен, что в лице Михаила обрел надежного помощника.

Следующий день внес в его душу смятение. После развода на занятия он направился к себе в кабинет, а когда вошел в штаб — похолодел: у двери Райхдихта возник Якунин, и в следующее мгновение он исчез в кабинете.

Глава 8

В том, что за дверью кабинета Райхдихта скрылся Якунин,

у

Петра не было ни малейшего сомнения. Эти характерную посадку головы и прямые плечи он не мог перепутать ни с какими другими. «Провал!» — обожгла его страшная мысль. После секундного замешательства, он заскочил к себе в кабинет и захлопнул дверь на щеколду.

Лузан Николай — О нем доложили Сталину

Петро поминутно оглядывался, боясь пропустить сигнал атаки.

– Минут тридцать будут утюжить, – нагибаясь к его уху, прокричал Сандунян. – Капут! Хенде хох! Конец гансу!

Изза леса один за другим выползали танки. Быстро разворачиваясь, вздымая тучи снежной пыли, они устремлялись вперед.

В небо взвилась серия красных ракет. Тотчас же из окопов, траншей, укрытий, ходов сообщения стали выскакивать бойцы. Проваливаясь в непрочном снежном насте, они бросались за танками.

Петро первым выбрался на бруствер, помог товарищам. Его охватил такой бурный восторг, он ощущал такой прилив силы, что гитлеровцы, укрывавшиеся гдето за толстыми земляными стенами, за железными перекрытиями, колючей проволокой и минными полями, казались ему уже не теми хитрыми и опасными врагами, какими он считал их раньше, а жалкими и никчемными существами, трусливо прячущимися в своих норах от огненного смерча.

Пулеметчики пробежали несколько шагов, обгоняя бойцов, и вдруг Петро увидел, как передний танк закрыло дымом и землей. Танк медленно накренился и застыл на месте. Еще два или три танка, шедших в стороне, загорелись.

«Нарвались на мины», – догадался Петро и невольно замедлил шаг. Было видно, как передние бойцы, успевшие пробежать за танками метров полтораста, залегли. Черные круги разрывов пятнили вокруг них снег. С визгом летели осколки.

Невдалеке пробежал вперед бледный и обозленный комбат; планшетка болталась у него на боку, шапка с налипшим снегом казалась непомерно большой и лохматой.

Противник снова усилил огонь. Рядом сухо зачмокали пули. Петро, заметив впереди, шагах в десяти, глубокую воронку, взмахнул рукой:

– За мной в укрытие!

– Петро!

Рубанюк оглянулся и похолодел. Сандунян, корчась, прижимался грудью к земле. Марыганов переводил с него на Петра растерянный взгляд, не зная, что предпринять.

Поповкин Е.Е. Семья Рубанюк, 1957

Побывал в кладовой Петр Годун – недоуменно пожимает плечами, видимо, никакой опасности не заметил, Иван Степанович мрачней обычного, ему чтото не понравилось. Ясно, Петр подтвердил, что он танкист, и на этом разговор закончился, а беседа с Иваном Степановичем была более продолжительной. Цапля хитрил, ставил ловушки, выпытывал, соблазнял кашей. И старый слесарь понял, что все это неспроста.

Принято считать, что удары судьбы неожиданны и неотвратимы. Неотвратимы? Какое удобное оправдание для тех, кто трусливо склоняет голову перед врагом, лишен воли к победе. Есть и другое, полушутливое, озорное – ловите удары судьбы! Ловите, как берет в немыслимом прыжке вратарь, казалось бы, «мертвый» угловой мяч, принимайте на себя, гасите, как гасит молнию острие громоотвода – только грохот, страшный треск… Но ни пламени, ни разрушения.

Ловите удары судьбы! Юрий, нарушая правило, подошел к Петру Годуну, скучно посмотрел на него.

– Срочно нужен четвертый. Танкист. Немой. Подумай, по дороге в лагерь скажешь.

Со стороны глянуть – насчет обмена был разговор, допустим, пуговицу или осколок зеркала за щепотку табаку предложил Чарли или четверть пайки за старенький ремень.

Петр сказал для чужого уха, погромче:

– Иди ты! Дурней себя ищешь?

Роман Полудневый

Петр так же, как и Иван Степанович, уже не удивлялся поразительной способности Юрия предугадывать некоторые события. Если Чарли говорит, что нужен четвертый да еще «немой», то есть такой, о котором не знают, что он танкист, значит, нужен. Но на базе и при возвращении в лагерь друзьям не выпало случая переброситься словом.

Лишь миновав колючие ворота, Иван Степанович черкнул локтем о локоть Юрия.

– Полудневый. Тот самый…

– Немой?

– Только Петр знает, и то случайно. Его в форме пехотинца в плен взяли.

– Посвятить. Сказать все. Завтра добровольцем в ремонтники.

Далекий Н.А. Охота на тигра, 1974

Встал, поправил лямки своего кожаного фартука и добавил уже строговато, озабоченно:

– Ну покалякали, будет! Время не терпит. Да и тебе недосуг рассиживаться. Иди. И скажи своим механизаторам, пусть что заклепать, сварить – ко мне тащат. Сделаю в лучшем виде.

Едва вошел в свой кабинет (документациюто так и не просмотрел вчера), как следом ворвался Холопов. Чемто возбужденный, радостный. Загрохотал своим басом прямо с порога:

– Нет, Петро, ты только выслушай! Ведь и верно говорят, что голь на выдумки хитра! Ты только вникни в это дело!

– Что за дело, Анатолий? – взглянул на него Петр. – Да ты сядь и говори толком.

– Понимаешь, с подшипниками вопрос решен, Петро! Пляши!

– Да ну! – вскочил со стула Трайнин. – Ты серьезно, Анатолий? Подшипники достал? Где?

– Да какое там достал! – возразил Холопов. – Идею добрые люди подсказали, идею! Василь Белаводский отличился.

– А ято и в самом деле было подумал, – разочарованно сказал Петр.

– Ты погоди, – перебил его Анатолий. – В самом деле идея стоящая. На первое время хотя бы. – Навалился на стол грудью. – Ты знаешь, что этот Белаводский предлагает? Бронзовые втулки вместо подшипников! Как, подходяще?

– Бронзовые втулки, – покачал головой Трайнин. – Их же то и дело менять придется. Даже сезона не выдержат, сотрутся.

– Черт с ним, будем менять. Бронза же есть. Но зато машины стоять не будут. Я лично – за предложение Белаводского.

– А я, думаешь, нет? Всетаки выход, – согласился после минутного раздумья Петр.

Так был найден выход из казалось бы безвыходного положения.

Найди себя

В ремонтных мастерских, куда пришел Трайнин во второй половине дня, народу почти не было. Сайфиев закончил ремонт и выгнал свой трактор во двор. Зато машина на второй яме пока оставалась на месте. Правда, ее хозяин Сибиряк, как мысленно окрестил его Петр, на сей раз не раскуривал, а сосредоточенно возился в моторе…

Захаров Ю.Д. Из одного металла, 1984

– Игоря никому не отдам. Мой он… Будет мой, вот вскорости развод возьму.

Петра словно хлестнули плетью. Неужели можно вот так?..

Она усмехнулась:

– Испугался? Чудной… – Таня вдруг сникла. – Сыну отец нужен. И Дарья Матвеевна вот плачется. Так что от Кирилла я никуда. – Голос у нее сорвался и показалось, что на глазах заблестели слезинки.

Петр почувствовал себя неловко. Он встал:

– Ну, вот и хорошо. Семью надо беречь. А Крылову я скажу…

Она отступила назад, словно испугалась, что Грачев ударит ее, и с болью выдохнула свою просьбу: только но упрекать Игоря, он не виноват, она сама. Петр стал успокаивать ее:

– Кирилл, видно, все понял. А Крылов – это просто… – Он старался подобрать нужные слова, – это просто увлечение. Я знаю, такое бывает. Нет, я не осуждаю вас. Просто так бывает… – И вышел.

У трапа на корабле его поджидал Крылов. Увидев лейтенанта, он вытянулся:

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант. У вас есть закурить?

Петр остановился, окинув матроса пытливым взглядом. «Ну, чего ты хитришь? Закурить… Тебе надо знать, как меня там встретили и что говорили. А ты – закурить». Он подошел к матросу ближе, положил ему руку на плечо:

– Забудь ее. Сама она просила…

– Не то говорите, товарищ лейтенант. – Лицо Крылова стало бледным.

4

Холодным серым утром корабль вышел в море на поиск подводной лодки «противника». Серебряков стоял на мостике в черном реглане, необычно толстый, и жадно курил. Когда прошли узкость, он вызвал к себе на мостик Грачева.

– Заступайте дублером вахтенного офицера, – сказал Серебряков. – Вот старший лейтенант Кесарев введет вас в курс дела. В случае чего – я рядом.

– Есть!

Петр нетнет, да и косился в сторону Кесарева. Тот словно прирос к палубе. Недавно на партийном собрании Кесарев критиковал его за то, что радисты в прошлый раз не приняли телеграмму. Море – три балла, а Грачева укачало. Засел в рубке и глаз не показывал. Где уж тут контроль вахты?.. «Служба – не курорт, понимать надо». Тогда Петр и слова не обронил, горько было от мысли, что раскис в море, как та промокашка.

Золототрубов А.М. В синих квадратах моря, 1969

– Петрусь, может, не надо тебе на море? Уедешь, а каково мне тут? Шел бы в механики.

Он бросал в речку камешки, говорил:

– Маманя, а батя что завещал? Поеду учиться в Ленинград. Потом заберу тебя на Север.

Мать махала рукой:

– Куда уж мне? Вот женишься, так буду внуков нянчить.

«Женился, да горько на душе», – вздохнул Петр.

Он глянул в сторону причала. Спят корабли, прижавшись друг к другу бортами, как родные братья. Все спят, только вахтенные прохаживаются на палубе. А Петру спать не хочется – одолевают мысли. И одна из них настырно сверлила мозг – как дальше сложится его судьба? А тут еще этот поход… Сейчас море ласковое, спокойное, как уснувшее дитя. Но кто знает, каким оно будет завтра? На корабле пойдет и адмирал Журавлев. Испытание нового оружия потребует большого напряжения. Впрочем, ему уже все равно. Вот вернется с моря и уйдет с корабля. Куданибудь на берег…

У самых ног Петра упал камешек, другой плюхнулся в воду. Грачев обернулся. У валуна, поросшего сизым мхом, стояла Ира в зеленом шерстяном платье и белой кофточке.

– Добрый вечер, – весело сказала она и бросила в воду камешек.

Петр поднялся с земли, ответил ей дружеским приветствием и, не зная почему, спросил:

– Где же ваш Голубев?

Ира посерьезнела. Она подошла к нему совсем близко. Он даже успел разглядеть в ее глазах искорки.

– Что вам дался Голубев? – сердито спросила она. – Жить без него не можете? Скажите ему об этом. Ему, а не мне.

А про себя она подумала:

«Нет, видно, еще не отдал ему письмо Крылов».

Тон, с каким заговорила девушка, несколько обескуражил Петра, но он и не думал сдаваться. Ишь, как хитрит! Вчера сам видел, как Ира у этой самой скалы любезничала с флагсвязистом, а сейчас делает вид, что тот не интересует ее.

– Он просит вашей руки? – спросил Грачев.

Золототрубов А.М. В синих квадратах моря, 1969

Это повторялось почти каждый раз. Потом Каамо забирал узел с бельем и говорил:

– Я немножко помогу Марте. Скоро ждать меня не надо. Я буду шляться.

Последнюю фразу он произносил порусски. Ему очень нравилось словечко «шляться».

А вообщето Каамо был домосед. Когда Петр и Дмитрий уходили на рудник, он возился по хозяйству – наводил порядок в доме, готовил пищу, кормил и чистил лошадей, выделывал шкуры добытых Петром антилоп. Иногда он развлекался тем, что примерял на себя одежду друзей; он очень любил наряжаться. Но порой пареньку становилось плохо, тоскливо, он целыми часами лежал на траве, уставясь в небо, или шел на речку и, забравшись в прибрежные заросли, сидел там и напевал чтото томительное, щемящегрустное. Иногда он уходил в поселок, где жили негры, рудничные рабочие, и, робкий, молчаливый, стоял возле какойнибудь хижины, прислушиваясь к разговору старших.

Както раз, вернувшись из поселка, он сумрачно притулился в уголке на кухне, молчал, потом сказал сердито и пылко:

– Негры – глупые люди!

– Это почему же, Каамо? – спросил Петр из комнаты.

– Глупые! – упрямо и жестко повторил парень.

Чтото творилось с ним. Петр заглянул на кухню:

– Ты о чем, Каамо?

Тот повел на Петра глазами, блеснули на коричневом лице белки.

– Питер, ты бил Якоба Мора?

– Зачем же бить человека?

– Негры говорили: ты сильный и справедливый. Они говорили, Якоб Мор боится тебя, наверно, ты бил его. А негры его бить не могут. Негры глупые и слабые.

Каамо был взволнован и путал слова – английские, бурские, бечуанские, русские. Коекак Петр разобрался в том, что рассказал ему парень. Он рассказал горькую негритянскую легенду.

Когдато, очень давно, бог создал из камней две пары людей: черную пару, потом белую. После этого он опустил на землю две корзины. Одна была большая, другая маленькая. Бог велел поделить их, выбрав, кому какая нравится. Черная пара ухватилась за большую: в ней лежали лук и стрелы для охоты, мотыга для обработки земли, хлопок для рыболовных сетей. В маленькой корзине белые нашли лишь книгу. Они прочитали ее и стали мудрыми и хитрыми. Они научились обманывать черных и повелевать ими.

Коряков О.Ф. Странный генерал, 1969

Руки Петра затекли, он разминал и растирал их, а губы сами расползались в улыбке и пощипывало глаза. Чака заметил на его руке широкий браслет из кожи носорога – свой давний подарок, знак побратимства. Он прикоснулся к браслету, и глаза его тепло прищурились.

– Узнал, – радуясь, сказал Каамо не то о браслете, не то о Петре и себе.

Чака повернулся к нему.

– Здравствуй, Каамо! Ты стал такой большой и красивый… Идемте к моей палатке… Это Мбулу, – указал Чака на татуированного толстяка. – Не обижайтесь на него, он мой помощник и хороший воин.

Петр обхватил здоровяка за плечи и легонько прижал к себе. Тот сделал так же.

Чака сказал Мбулу чтото позулусски, тот закричал толпе, и все воины очень обрадовались.

– Я приказал дать им пива, – объяснил Чака. – Пусть будет праздник для всех.

Они подошли к палатке индуна. Юношаприслужник почтительно положил для каждого тонкие набитые шерстью подушки. Невозмутимо замерли у палатки два чернокожих часовых.

– Ты стал большим начальником, мой брат, – с едва уловимой иронией сказал Петр.

Чака кивнул с достоинством, однако чуть приметно улыбнулся.

Им принесли большой глиняный тумбас маисового пива, котел с жирным вареным мясом и кашу из молотого сахарного проса. Чака налил себе пива и отправил в рот кусок говядины: хозяин должен первым отведать пищу, чтобы показать, что она не отравлена; таков закон гостеприимства. Взяв ядреную мозговую кость, он, причмокивая, пососал ее и протянул Петру.

Они охотно ели и пили и вспоминали свои приключения на севере Трансвааля, в долине Слоновой реки, а потом поведали друг другу, как прошли у каждого эти годы. Петр похвалил Каамо, сказав, что он стал много читать, и Чака одобрительно поцокал языком.

– Я тоже научился читать, – сообщил он, – только очень немножко. И умею писать свое имя… поанглийски, – добавил он. – Все поанглийски. Читать – поанглийски, деньги – английские, служба – английская. А когда будет все позулусски? Он помолчал, сдерживая гневную дрожь, заговорил о другом: – Видишь, я вернулся к своему народу. Я хорошо посмотрел, как живут белые. Не такие уж они хитрые. Просто у них много ружей и денег. Я работал на фермах у буров, долбил черный горючий камень под землей, много видел. Я вернулся к зулусам, вожди приняли меня, и вот видишь – я индун. – Он опять замолчал, и опять была в этом какаято недосказанность.

Коряков О.Ф. Странный генерал, 1969

– А мы подождем здесь, – сказал Ян и, спрыгнув с коня, преспокойно расселся на траве. – Садись, Питер.

Петр рассмеялся:

– Ты чудак, Ян, и не оченьто умеешь хитрить. Думаешь, теперь надо както поособенному заботиться о моей голове? Ничего с ней не случится! – Он дал коню шенкеля; Алмаз стремительно вынес его к Инкомати и помчал вдоль реки.

Это было, конечно, неосторожно, но и до этого дня Петр бывал далеко не всегда осмотрителен в бою. Однако именно сегодня вражеская пуля зацепила его. В первый раз за всю войну! Впрочем, и на сей раз ему повезло, недаром буры говорили, что он родился в рубашке. Ее и царапинойто настоящей нельзя было назвать, эту пустячную ссадину на пальце, – столь тонким, прямотаки нежным скользом коснулась пуля.

Тем временем огневая потасовка подошла к концу – много быстрее, чем поначалу можно было ожидать. Франс, пользуясь надежным прикрытием термитников, двинулся вперед и сам ударил по англичанам. А тут подоспели еще Антонис и Каамо. Англичане бежали, под их офицером в последний момент рухнула лошадь.

Когда Петр и Ян поскакали к своим, те плотным кольцом окружили плененного англичанина и Каамо. Молодой негр ожесточенно говорил о чемто. Буры возбужденно гудели. Обезоруженный офицер зло пофыркивал.

Петр сразу узнал его. Это был Чарльз Марстон. Он не изменился с тех пор, когда они познакомились, так не понравившись друг другу. Только его пронзительно рыжие усы торчали, пожалуй, еще более воинственно, а налитая шея стала совсем багровой. Впрочем, это можно было объяснить и обстоятельствами момента.

Все расступились перед Петром и Яном. Марстон увидел своих знакомцев и, видимо, тоже сразу узнал их. Поглядывая исподлобья, он сказал с кривой усмешкой:

– Конечно, рассчитывать на снисхождение мне не приходится.

– Рассчитывайте лучше на справедливость, вы ведь не женщина, – бросил ему Петр.

Коряков О.Ф. Странный генерал, 1969

Когда Тимка окончил рассказ, Рябоконь, хмурясь, проговорил:

– По нашим сведениям, отряд полковника Дрофы еще существует. Должно быть, и твой отец с ним. Про штаб же ничего не слышно. Многие думают, что генерал Алгин и Сухенко уехали в Крым. – И с горечью добавил: – Бегут, как крысы с тонущего корабля. Наши генералы, еще когда красный десант Нижестеблиевскую занял, спрашивали, как можно через плавни к морю выбраться. Пароходы их там ждут… Ты вот что, Тимка… Я тут офицерский отряд для Улагая собираю, вроде его конвоя. Я тебя в тот отряд зачислю. Может, проберешься с генералом в Крым…

– А вы?

– Ну, мы тут драться будем.

– Я останусь с вами, – решительно заявил Тимка….Тимка нашел Петра у одной из повозок. Петр уже напоил коней, засыпал им зерна в деревянную кормушку, найденную в повозке, и чистил Котенка большой щеткой. Тут же стояла пара гнедых рослых коней в новой упряжи.

Увидев Тимку, Петр хитро ухмыльнулся и подмигнул ему, показывая на повозку:

– Дивись, Тимка, яка находка. Хозяин сбежал кудысь, а коней с повозкой бросил.

Петр откинул край брезента, прикрывающего повозку, и Тимка увидел пачки английских френчей и галифе.

– И торбу с салом и хлебом нашел. А дивись, яки кони! Вот бы увезти на хутор со всем барахлом вместе!

– Брось, Петр, шутковать.

– Да я всерьез. Я тут плавни, как свой баз, знаю… Темноты б только дождаться.

– Не дури, Петр. Скажи лучше, ты в свой взвод уйдешь?

– Выбили, кажут, дочиста мой взвод, да и сотню вместе с хорунжим. Здесь останусь, повозочным. И ты оставайся.

– Я с Рябоконем. Он обещал в свою охрану зачислить.

– На греца вин тоби нужен?.. Давай сейчас коней зачистим да запрягать будем… Гляди, вон другие уж запрягают.

Тимка оглянулся по сторонам. Лагерь уже пришел в движение. Уже ездили между рядами повозок горластые вахмистры, уже двинулись по Ачуевской косе к морю первые повозки. Уже покатил на английском «Бенце», обгоняя обозы, штаб во главе с Улагаем и Бабиевым, а позади штаба рысил сводный офицерский отряд. За станицей же Петровской еще шли бои. Туда помчался, в окружении офицеров, полковник Рябоконь.

Крамаренко Б.А. Плавни, 1962

Лакеи, как и вельможи, стерпели бы и не такое. Герцог справился бы даже с брауншвейгской фамилией, но на стороне простоватого принца оказались особы более опытные и ловкие: вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, кабинет- министр Артемий Петрович Волынский, австрийский посол маркиз Антонио Ботта д’Адорно и даже приятель самого курляндца дипломат Герман Карл Кейзерлинг, по словам брауншвейгского дипломата Гросса, передававший Остерману всю информацию о словах и поступках герцога.

Как позднее показало следствие по делу Волынского, амбиций Бирона не одобряли и другие вельможи. Князь А. М. Черкасский говорил: «Если б принц Петр был женат на принцессе, то б тогда герцог еще не так прибрал нас в руки. Как это супружество не сделалось? Потому что государыня к герцогу и к принцу Петру милостива, да и принцесса к принцу Петру благосклоннее казалась, нежели к принцу Брауншвейгскому; конечно, до этого Остерман не допустил и отсоветовал: он как дальновидный человек и хитрый, может быть, думал, что нам это противно будет, или и ему самому не хотелось. Слава богу, что это не сделалось: принц Петр человек горячий, сердитый и нравный, еще запальчивее, чем родитель его, а принц Брауншвейгский хотя невысокого ума, однако человек легкосердный и милостивый».

На Антона Ульриха работало и время. Чтобы сохранить корону за старшей ветвью династии Романовых, Анна Леопольдовна обязана была в ближайшем будущем обеспечить старевшую императрицу наследником. Бирону-младшему же было всего 15 лет, а ждать, пока он повзрослеет, государыня не могла, тем более что рядом с ее племянницей находилась — в расцвете сил и красоты — дочь Петра Великого.

В условиях цейтнота Бирон пошел ва-банк — или был спровоцирован на опрометчивый шаг. Брауншвейгский историк X. Шмидт-Физельдек в конце XVIII века на основе имевшихся в его распоряжении документов раскрыл сложную интригу, авторами которой, по всей вероятности, стали Кейзерлинг и Остерман. Чтобы подтолкнуть Бирона к действиям, некий «барон О***» сообщил ему: многие европейские дворы уверены в том, что затягивание сватовства принца — следствие происков обер-камергера. После этой беседы Бирон отправился к принцессе, убедился, что Антона она по-прежнему не терпит и даже просила «не ходатайствовать за принца так горячо, как будто он ему родной сын». Бирон пересказал содержание этого разговора «барону О***», и тот заметил, что про «родного сына» принцесса сказала неспроста, давая понять, что к сыну самого Бирона она отнеслась бы более благожелательно. Тогда курляндец послал к ней Петра с предложением руки и сердца. Анна Леопольдовна выгнала претендента, и оскорбленный отец поступил так, как и прогнозировал «барон О***»: объявил императрице, что пора наконец выдать гордую принцессу за Антона Ульриха. Очевидно, для императрицы это оказалось последним аргументом.

Курукин И.В. Анна Леопольдовна, 2012

Гесс лез из кожи вон, чтобы доказать Гемприху — в Запорожье и Штольце — в Берлине, что с его назначением они не прогадали. То, что не удалось сделать его предшественникам Гопф-Гойеру и Руделю, выполнит он — капитан Гесс. Ради этого он пожертвовал лучшим водителем группы, рассчитывая, что именно Василию, выросшему в Туапсе, удастся вывести диверсантов на нефтетерминал.

Это подтолкнуло Петра к решающей беседе с Матвиенко. Нашел он его в учебном классе. Под руководством Бокка бедолага пытался освоить азы топографии. Василий, мастер золотые руки в технике, в топографии чувствовал себя ребенком, заплутавшимся в дебрях азимутов и градусов. Не меньше его измучился фельдфебель и потому был рад, когда ему на смену пришел Петр. Матвиенко тоже перевел дыхание. Для него были более понятны уловки советской комендатуры, которые применялись в документах красноармейцев, чтобы выявить агентов абвера.

Занятие подходило к концу. Петр посчитал, что более подходящего времени для решающего разговора с Василием ему не найти, и сделал первый намек:

— Как мои часы, показывают правильно?

— А я разве халтуру роблю? — вопросом на вопрос ответил хитрый Матвиенко.

— Нет. Не зря же тебя включили в нашу группу.

— Угу.

— Ты, смотрю, не рад.

— А чему радоваться? Четыре группы уже сгинули.

— Ну, с таким проводником, как ты, мы не пропадем.

— Ага. До смерти точно доведу.

— Ладно тебе, Вася, прорвемся, — Петр похлопал его по плечу и спросил: — Где мои часы?

— В кандейке, в гараже, — пояснил Матвиенко.

— Пошли, время не ждет, — поторопил Петр.

Лишний раз подставляться под скрытые микрофоны Райхдихта у него не было ни малейшего желания.

В гараже было непривычно тихо и ничто не мешало разговору с глазу на глаз. Петр успел изучить характер Матвиенко — тот не терпел разговоров с подходцем — и, повертев часы, похвалил:

Лузан Николай — О нем доложили Сталину

Эти хитрые строки обезоружили великую монархиню. Семилетняя война и без того изнурила государство, а Екатерина поставила себе за правило только тогда вмешиваться в дела других держав, кодда от того предвидится ощутимая польза для России. Ощутимая польза эта была отнюдь не в поддержке «всеобщего интригана» -Вены, но в разумном сотрудничестве с Пруссиеи. Почва для этого возникла достаточно быстро, в 70-е годы однако, об этом позже. Итак, бывшая прусская принцесса Ангальт-Цербстская приняла нейтралитет между Пруссией и Австрией, и заключенный Петром мирный трактат с Фридрихом остался во всей своей силе.

Почему-то об этом факте наши историки очень не любят говорить. По их выкладкам, тяжелая воина, сто ившая России столько крови, была предательски остановлена Петром III, когда все уже окончилось победой русского оружия. Но Петра быстро свергли ио даль нейших событиях ни слова. Создается мнение, что восшествие Екатерины на престол произошло в тот момент, когда плоды войны были полностью потеряны и ничего уже нельзя было исправить. Однако на деле все было совершенно не так. Русские к моменту воцарения Екатерины оставались в пределах Пруссии — Румянцев в Померании, Чернышев в Силезии. Панин в Вос- точіюИ Пруссии. Кенигсберг и Кольберг -^^же находились 8 руках русских. Сизуэдия на фронтах n целом не изменилась: Фридрих по-прежнему обессилен. австрийцы н французы накатываются на него с юга и запада. Казалось бы. пора преодолеть последствия «предател^л- ва,. Петра Ш. И действительно. императрица незамедлительно после своего восwеcт8ия на престол отдала ряд приказов. Вот некоторые из них: ..Генерал-поргш- ку Петр}’ ^asioBimy Панину сро’шо убыть ііз Кениг-- сберга к генералу Петру Алексзіідровичу Румянцеву, принять от него командоваиие русским корпусом и вер- ^тьм в войсками в Россию. <..•> Генерал-аншефу Захару Іригорьсвичу Чернышеву прекратить выс^і^еіие на стороне Фридриха П против Австрии и вернугься с войсками домой •. Эти распоряжешія, как мы знаем, Быліі выполнены точно іі в срок.

Ненахов Ю.Ю. Войска спецназначения во второй мировой войне, 2000

Бирон в восторге решился пользоватья благоприятною минутою: дочь генерала Ушакова, бывшая за камергером Чернышевым и пользовавшаяся приближением у принцессы, должна была предложить Анне Петра Бирона, но принцесса страшно оскорбилась этим предложением и под влиянием этого чувства объявила, что переменила прежнее намерение и готова выйти за принца Антона. Императрица очень обрадовалась. этому решению, и Бирону ничего более не оставалось, как притворяться также обрадованным. Но как относились к этому делу русские люди? Волынский узнал о намерении Бирона женить сына на принцессе Анне от медика цесаревны Елисаветы Лестока; Лесток рассказывал, что слышал от самой цесаревны, что императрица представила племяннице на выбор обоих женихов, молодого Бирона и принца Антона; принцесса отвергла Петра Бирона и сказала: «Когда на то воля вашего величества, то лучше пойду за принца брауншвейгского, потому что он в совершенных летах и старого дома». Волынский, рассказывая об этом своим друзьям, называл намерение Бирона годуновским намерением. Князь Черкасский говорил: «Если б принц Петр был женат на принцессе, то б тогда герцог еще не так прибрал нас в руки. Как это супружество не сделалось? Потому что государыня к герцогу и к принцу Петру милостива, да и принцесса к принцу Петру благосклоннее казалась, нежели к принцу брауншвейгскому; конечно, до этого Остерман не допустил и отсоветовал: он, как дальновидный человек и хитрый, может быть, думал, что нам это противно будет, или и ему самому не хотелось. Слава богу, что это не сделалось: принц Петр человек горячий, сердитый и нравный, еще запальчивее, чем родитель его, а принц брауншвейгский хотя невысокого ума, однако человек легкосердный и милостивый». Волынский также выставлял вредные следствия брака принцессы Анны с сыном Бирона: опасная Русскому государству власть Бирона еще более усилится, иноземцы окончательно станут владычествовать над русскими, станут русских отягощать податьми, вывозить казну, истощать государство и этим подвергнут его страшной опасности в случае неприятельского нападения.

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён

Бирон в восторге решился пользоватья благоприятною минутою: дочь генерала Ушакова, бывшая за камергером Чернышевым и пользовавшаяся приближением у принцессы, должна была предложить Анне Петра Бирона, но принцесса страшно оскорбилась этим предложением и под влиянием этого чувства объявила, что переменила прежнее намерение и готова выйти за принца Антона. Императрица очень обрадовалась. этому решению, и Бирону ничего более не оставалось, как притворяться также обрадованным. Но как относились к этому делу русские люди? Волынский узнал о намерении Бирона женить сына на принцессе Анне от медика цесаревны Елисаветы Лестока; Лесток рассказывал, что слышал от самой цесаревны, что императрица представила племяннице на выбор обоих женихов, молодого Бирона и принца Антона; принцесса отвергла Петра Бирона и сказала: «Когда на то воля вашего величества, то лучше пойду за принца брауншвейгского, потому что он в совершенных летах и старого дома». Волынский, рассказывая об этом своим друзьям, называл намерение Бирона годуновским намерением. Князь Черкасский говорил: «Если б принц Петр был женат на принцессе, то б тогда герцог еще не так прибрал нас в руки. Как это супружество не сделалось? Потому что государыня к герцогу и к принцу Петру милостива, да и принцесса к принцу Петру благосклоннее казалась, нежели к принцу брауншвейгскому; конечно, до этого Остерман не допустил и отсоветовал: он, как дальновидный человек и хитрый, может быть, думал, что нам это противно будет, или и ему самому не хотелось. Слава богу, что это не сделалось: принц Петр человек горячий, сердитый и нравный, еще запальчивее, чем родитель его, а принц брауншвейгский хотя невысокого ума, однако человек легкосердный и милостивый». Волынский также выставлял вредные следствия брака принцессы Анны с сыном Бирона: опасная Русскому государству власть Бирона еще более усилится, иноземцы окончательно станут владычествовать над русскими, станут русских отягощать податьми, вывозить казну, истощать государство и этим подвергнут его страшной опасности в случае неприятельского нападения.

Соловьёв С.М. История России с древнейших времён

«Пётр» и «Павел», двухмачтовые, пузатые, поднимающие по шести тысяч пудов каждый, казались не слишком быстроходными, но были прочны и устойчивы. Между ними поделили двадцать восемь небольших пушек, привезённых из Иркутска. Нагружены они были солониной, морскими сухарями, мукой, крупой, дровами и бочонками с пресной водой.

В конце мая Беринг созвал совет для того, чтобы распределить своих подчинённых по кораблям. Решено было, что на «Петре», которым должен был командовать сам Беринг, пойдут лейтенант Ваксель, мастер Софрон Хитров, старый бывалый штурман Эзельберг, художник Плениснер и Овцын. Туда же попал и Штеллер. Беринг предполагал, что обитатели Америки говорят на том же языке, что и камчатские коряки, и взял с собой в качестве переводчика коряка по имени Пячка.

Командиром «Павла» был назначен Чириков. Под начальство ему дали лейтенанта Чихачёва, корабельного мастера Абрама Дементьева и штурмана Елагина. Всего на «Петре» отправлялось в плаванье 77 человек, а на «Павле» – 75.

Любопытно отметить, что в составе команды «Петра» был двенадцатилетний мальчик Лоренц Ваксель, сын лейтенанта Свена Вакселя, взятый отцом в плаванье, чтобы он с детства приобвык к морскому делу.

4 июня 1741 года оба корабля вышли из гавани Петропавловска в открытое море. Ветер дул попутный, вулканы Камчатки быстро таяли вдали.

12. АМЕРИКА

Плыли сначала на юговосток, потому что надеялись достигнуть обозначенной на карте Земли Гамы. Первые два дня впереди шёл «Пётр», позади «Павел». 6 июня Беринг приказал перестроиться: он велел «Павлу» идти впереди, а сам пошёл за ним. Спутники Беринга объяснили себе это тем, что он больше доверял мореходному искусству Чирикова, чем своему собственному.

12 июня они находились уже там, где на карте была обозначена Земля Гамы. Но вокруг простирался открытый океан, и стало ясно, что Земли Гамы не существует. Вот что написал об этом в своих записках штурман «Петра» Свен Ваксель:

Чуковский Н.К. Беринг. — Москва; Мол. гвардия, 1961

– Карлусто как смерч пал, теперь его не скоро успокоишь!

– Ох, и злопамятен… За Нарву, за Орешек, за крепости лифляндские готов глотку перервать!

– Есть и другое, не самое последнее, – заметил Петр, облокотясь о стол. – Думаешь, идет просто король свеев? Нет!.. Член германского имперского союза идет, вот в чем гвоздь! Испокон веку стопы сюда правят, с герцога Биргера, с меченосцев!

– Они ль одни… Порой кажется, мин херц, вся Европа супротив нас промышляет.

– Доселе почитают хужей собак, знаю. Даже самые сладкоголосые!

– Ага, и кругом, понимаешь, виновата русская сторона! – подхватил Меншиков.

Петр посмотрел искоса.

– Вы б еще не подливали масла в огонь… – и упавшим голосом добавил: – Боюсь, прихлопнет свей гродненскую армию, останемся голенькими, без ничего…

Меншиков торопливо подался к медному шандалу, обдергал пальцами фитильный нагар.

– А Витворт… каково поживает? – подкинул он хитрый вопросец, надеясь отвлечь Петра от свинцовотяжких дум.

– Вьет кольца, то да се, а посредничество тпру стой… – Петр усмехнулся горько. – Чаял, хоть с островов добрые ветры подуют. Ветры есть, но в лоб или сбоку!

– Эх, моя б воля…

– Тото и оно, – отозвался Петр. – Посланникам чрезвычайным голов не рубят, в оковы их не берут – только жалуют.

– Пожаловал бы я ему… осиновый кол. Особливо за ту проделку с табашными мастерскими!

– Авось еще сгодится… русскую плененную армию из Карлусовых лап вызволять… Доигрались, дьяволы! – Петр скрипнул зубами. – Утром снаряжайся в путь. Куда? Откуда прибег. Бери невцев, именной шквадрон, умри, а пробейся в крепость. Но в ней не засиживаться. Выступить, чуть вскроется река, в ночь, тайно. Легкие стволы с собой, а мортиры… – Он покривился. – Мортиры под лед. Отходи той стороной Немана, строго на зюйд, и не мешкай – Карлус непременно вслед кинется!

Шабаев Э.Г. Только б жила Россия Роман-хроника, 1985

Петро разозлился неизвестно почему:

– Да ну его к дьяволу! Что даст наша поездка? Если не вышли с утра, то кто пойдет сейчас, среди дня? Неужели ты думаешь, что можно одним махом покончить с религией?

Бобков вздохнул.

– Война и тут во всем виновата. До войны мы в любой поповский праздник воскресники устраивали. Все выходили – от мала до велика.

Петро не оченьто ему поверил, потому что председатель сельсовета твердо убежден: до войны все было лучше – партработа, торговля, антирелигиозная пропаганда, даже люди были лучше, а теперь – все не так, все исковеркано войной, и люди в том числе. Саша както сказала:

– До войны человек имел семью, был счастлив, А теперь что у него осталось? Одни воспоминания.

И в самом деле Бобков жил воспоминаниями. Должно быть заметив, что Петро отнесся к его словам недоверчиво, председатель сельсовета начал с жаром рассказывать, как они работали до войны и как все хорошо шло – без сучка, без задоринки.

Петра вдруг стали раздражать бобковскне восторги по поводу всего довоенного, так же как утром – сытая икота некоторых учительниц, разглагольствовавших о вреде пасхи. Он нарочно, назло старику, стал возражать: все было совсем не так. Бобков рассердился, и они чуть не поссорились. Помешал Громыка. Пришел веселый, с хитрыми смешинками в глазах и пригласил их к себе обедать:

– Пошли, хлопцы, потешим душу в бабий праздник. Наедимся до нового урожая. Теща бычка зарезала. Ну и все прочее, как положено на пасху. Даже бутылочку гдето достали, чертовы бабы, не разливной, чистой московской…

Бобков сразу согласился.

Петра это не удивило. Он хорошо знал: чарка для старика – единственное и самое сильное искушение. И однако: надо же иметь какието принципы! Только что рвался в колхозы, вспоминал об Анисимове, и вот сразу все побоку. У самого Петра от упоминания о мясе и яйцах тоже забурчало в животе. Но нельзя всетаки забывать, что ты не просто сам по себе, а партийный руководитель и педагог, воспитатель детей и взрослых. Что они подумают?

Шамякин И.П. Тревожное счастье, 1975

Прихоти императора, колебания и неуверенность либералов, противодействие могущественных крепостников князей Меньшиковых, Гагариных, Горчаковых, баронов Корфа и Палена, капризное вмешательство в дела Редакционных комиссий со стороны великой княгини Елены Павловны, собственные сомнения толкали Петра Петровича на постоянные уступки.

Он лавировал среди либералов и консерваторов, реакционеров и прогрессивных дворян, между всесильными министрами и хитрыми попами. Противоречивые мнения, скрытые страсти, принципиальные убеждения и беспринципные цели, закулисные интриги и коварство подстерегали Семенова на каждом шагу.

Царь хотел, чтобы Семенов стал примирителем между графом Паниным и членамиэкспертами Редакционных комиссий. Царская воля для Петра Петровича была законом. Он отправился к графу Панину для выяснения их будущих отношений.

Богатый аристократ, всех и все презирающий, нелюдимый, капризный, ярый крепостник встретил Петра Петровича в своем уединенном кабинете.

– Его императорское величество поручил мне сблизиться с вами прежде, чем я приступлю к исполнению обязанностей председателя, – заговорил Панин, усаживая Петра Петровича в кресло. И сразу же спросил о том, что его больше всего волновало. Какого мнения был о нем покойный Ростовцев, что думают о нем сейчас членыэксперты. – Говорите все откровенно, по совести, – предупредил граф Петра Петровича.

Семенов поразил Панина своей откровенностью. От имени покойного Ростовцева он сказал графу все, что думал о нем сам и что думали либеральные члены Редакционных комиссий.

– Граф Панин, столь нелюдимый, недоступный и не уважающий мнения других людей, не может руководить Редакционными комиссиями. Граф Панин – крайне непрактичный и совершенно незнакомый с бытом русского народа человек. Граф живет в искусственной атмосфере, и люди, окружающие его, не имеют ни собственных мнений, ни человеческого достоинства. Граф Панин отрезан от интеллигентных сил России, чужд ее общественным и духовным интересам.

Алдан-Семенов А.И. Семенов-Тян-Шанский, 1965

Возможно, так это и было. Внимательные придворные и дипломаты стали замечать, что на балах принцесса стала все чаще танцевать не с Антоном Ульрихом, а с пятнадцатилетним Петром Бироном, который однажды даже явился в одежде того же цвета, что платье Анны Леопольдовны, — выразительный знак особого внимания к своей даме. Петр стал ее частым партнером и в придворной карточной игре. А в начале 1739 года сам Бирон переговорил с принцессой о ее брачном будущем, но получил решительный отказ. Принцесса сказала, что, пожалуй, готова выйти замуж за Антона Ульриха — по крайней мере, «он в совершенных летах и старого дома». Это была звонкая пощечина фавориту, чистота происхождения и древность рода которого у всех вызывали сомнения. (Скорее всего, Бирон происходил не из конюхов, как говорили злые языки, а из мелкопоместного бедного курляндского дворянства.) Известно, что императрица Анна Иоанновна безмерно любила своего фаворита, осыпала его наградами и ласками, ни в чем ему не отказывала, но тут она как-то странно молчала. Возможно, «династическое чувство» ей говорило, что все-таки подобный мезальянс с незнатным (как говорили тогда даже при дворе — «нефамильным», «худородным») Бироном пойдет во вред Романовым. А чувство своей избранности, важности чистоты крови никогда не покидало эту настоящую московскую царевну — дочь прирожденного русского царя и русской царицы из знатного рода. Из истории ее отношений с Елизаветой Петровной нам известно, с каким презрением относилась императрица к отпрыскам «лифляндской портомои». Возможно, что при всей любви Анны Иоанновны к Бирону императрица не была готова отдать племянницу за его сына. Наконец, возможен еще один вариант (о котором писал Клавдий Рондо в донесении от 12 мая 1739 года19): императрица не мешала, но и не помогала Бирону в его проекте.

Она предоставила племяннице выбор: какого из принцев выберешь — тот и будет тебе женихом! Но уже сам по себе предоставленный выбор (учитывая огромное влияние Бирона на императрицу) был скрытым неодобрением возможного брака принцессы с Петром Бироном. И тогда Анна Леопольдовна остановилась на Антоне Ульрихе — лучшем варианте из двух худших. Возможно, что принцесса вовремя получила и дельный совет. Из дела Волынского и его при- ятелей-«конфидентов» следует, что слухи о намерении Бирона женить своего сына Петра на Анне Леопольдовне их обеспокоили, — все понимали, что власть Бирона усилится. Канцлер князь А. М. Черкасский, по словам Волынского, говорил ему: «Это знатно Остерман не допустил и отсоветовал (от брака Анны с Петром Бироном. — Е. А.), видно, — человек хитрый. Может быть, думал, что нам это противно будет»; они сошлись на том, что хотя принц Брауншвейгский «и не высокого ума, но милостив».

Анисимов Е.В. Иван VI Антонович, 2008

— Лечился у нее,— соврал Петро, чтоб не пускаться в лишние объяснения.

— А-а…

Лодка ткнулась носом в песчаный берег как раз у глубокого оврага. Такие овраги в высоких берегах вымывают вешние воды, отыскивая кратчайший путь к Днепру. У самой воды они глубоки и широки, дальше в поле мелеют, суживаются и разветвляются, как дерево.

Там, где есть родники, ручьи в оврагах живут до лета, а потом пересыхают.

Петро понял, что старик нарочно привез его к этому оврагу, чтобы оберечь от опасности на первых шагах пути. В груди колыхнулась теплая волна благодарности.

«Вот он какой, этот дед: мудрый, хитрый, осторожный».

Петро ступил на чисто промытый песок и придержал лодку» потому что старик уже уперся веслом в дно, чтоб оттолкнуться.

— Спасибо, дедушка. Не обижайся, что я так…

— Бог с тобой,— ответил тот, грустно склонив голову.

— Будь здоров.

— Будь здоров и ты, сынок.

А когда Петро отошел, старик вдруг тихо окликнул:

— Послушай, хлопец! В школе — немцы.

Петро обернулся, кивнул головой:

— Спасибо!

Он помнил, что школа — против больницы, через дорогу.

(Из книги повестей «Тревожное счастье»)

Платон ВОРОНЬКО

Я втомився себе берегти, Рити землю, як риють кроти. Вже не м’язи болять, а кістки. То каміння, то твань, то піски На двох тисячах пройдених верст, Де сліди моі часто навхрест Залягали над сагами в грязь, Як до мосту ішов, як вертавсь, Підпаливши бікфорд.

Я лежу, Шашки толу в заряди в’яжу. Втома вперто шепоче мені: «Вражі дзоти в бетоні, в броні, А довкола колючі дроти.

Не прорватись до них, не пройти. Не вагайся, мерщій підіймись, Куля блись — I на землю вались.

I у землю свою назавжди Тихо, тихо по краплі іди. Знай, різниця лише у часі — Там по крапельці будуть усі». Я втомився себе берегти. Чую: «Сину, ти мусиш іти. А як вернешся в дім свій і рід, Житній хліб на розпечений під Я поставлю у формі новій, Полотна розкачаю сувій I пошию нові сорочки». Заскрипіли тугі вервечки, Потім спіле колосся звелось, I з’явилась на хвилі колось Рідна мати.

Битва за Днепр Стихи, художественная проза, публицистика, очерки, фронтовые корреспонденции, воспоминания, 1975

— Ну? — поражался Турбин.

— Тут, стало быть, апостол Петр. Штатский старичок, а важный, обходительный. Я, конечно, докладаю: так и так, второй эскадрон белградских гусар в рай подошел благополучно, где прикажете стать? Докладывать-то докладываю, а сам, — вахмистр скромно кашлянул в кулак, — думаю, а ну, думаю, как скажут-то они, апостол Петр, а подите вы к чертовой матери… Потому, сами изволите знать, ведь это куда ж, с конями, и… (вахмистр смущенно почесал затылок) бабы, говоря по секрету, кой-какие пристали по дороге. Говорю это я апостолу, а сам мигаю взводу — мол, баб-то турните временно, а там видно будет. Пущай пока, до выяснения обстоятельства, за облаками посидят. А апостол Петр, хоть человек вольный, но, знаете ли, положительный. Глазами — зырк, и вижу я, что баб-то он увидал на повозках. Известно, платки на них ясные, за версту видно. Клюква, думаю. Полная засыпь всему эскадрону…

"Эге, говорит, вы что ж, с бабами?" — и головой покачал.

"Так точно, говорю, но, говорю, не извольте беспокоиться, мы их сейчас по шеям попросим, господин апостол".

"Ну нет, говорит, вы уж тут это ваше рукоприкладство оставьте!"

А? что прикажете делать? Добродушный старикан. Да ведь сами понимаете, господин доктор, эскадрону в походе без баб невозможно.

И вахмистр хитро подмигнул.

— Это верно, — вынужден был согласиться Алексей Васильевич, потупляя глаза. Чьи-то глаза, черные, черные, и родинки на правой щеке, матовой, смутно сверкнули в сонной тьме. Он смущенно крякнул, а вахмистр продолжал:

— Ну те-с, сейчас это он и говорит — доложим. Отправился, вернулся, и сообщает: ладно, устроим. И такая у нас радость сделалась, невозможно выразить. Только вышла тут маленькая заминочка. Обождать, говорит апостол Петр, потребуется. Одначе ждали мы не более минуты. Гляжу, подъезжает, — вахмистр указал на молчащего и горделивого Най-Турса, уходящего бесследно из сна в неизвестную тьму, — господин эскадронный командир рысью на Тушинском Воре. А за ним немного погодя неизвестный юнкерок в пешем строю, — тут вахмистр покосился на Турбина и потупился на мгновение, как будто хотел что-то скрыть от доктора, но не печальное, а, наоборот, радостный, славный секрет, потом оправился и продолжал: — Поглядел Петр на них из-под ручки и говорит: "Ну, теперича, грит, все!" — и сейчас дверь настежь, и пожалте, говорит, справа по три.

Булгаков М.А. Белая гвардия

— Ну? — поражался Турбин.

— Тут, стало быть, апостол Петр. Штатский старичок, а важный, обходительный. Я, конечно, докладаю: так и так, второй эскадрон белградских гусар в рай подошел благополучно, где прикажете стать? Докладывать-то докладываю, а сам, — вахмистр скромно кашлянул в кулак, — думаю, а ну, думаю, как скажут-то они, апостол Петр, а подите вы к чертовой матери… Потому, сами изволите знать, ведь это куда ж, с конями, и… (вахмистр смущенно почесал затылок) бабы, говоря по секрету, кой-какие пристали по дороге. Говорю это я апостолу, а сам мигаю взводу — мол, баб-то турните временно, а там видно будет. Пущай пока, до выяснения обстоятельства, за облаками посидят. А апостол Петр, хоть человек вольный, но, знаете ли, положительный. Глазами — зырк, и вижу я, что баб-то он увидал на повозках. Известно, платки на них ясные, за версту видно. Клюква, думаю. Полная засыпь всему эскадрону…

"Эге, говорит, вы что ж, с бабами?" — и головой покачал.

"Так точно, говорю, но, говорю, не извольте беспокоиться, мы их сейчас по шеям попросим, господин апостол".

"Ну нет, говорит, вы уж тут это ваше рукоприкладство оставьте!"

А? что прикажете делать? Добродушный старикан. Да ведь сами понимаете, господин доктор, эскадрону в походе без баб невозможно.

И вахмистр хитро подмигнул.

— Это верно, — вынужден был согласиться Алексей Васильевич, потупляя глаза. Чьи-то глаза, черные, черные, и родинки на правой щеке, матовой, смутно сверкнули в сонной тьме. Он смущенно крякнул, а вахмистр продолжал:

— Ну те-с, сейчас это он и говорит — доложим. Отправился, вернулся, и сообщает: ладно, устроим. И такая у нас радость сделалась, невозможно выразить. Только вышла тут маленькая заминочка. Обождать, говорит апостол Петр, потребуется. Одначе ждали мы не более минуты. Гляжу, подъезжает, — вахмистр указал на молчащего и горделивого Най-Турса, уходящего бесследно из сна в неизвестную тьму, — господин эскадронный командир рысью на Тушинском Воре. А за ним немного погодя неизвестный юнкерок в пешем строю, — тут вахмистр покосился на Турбина и потупился на мгновение, как будто хотел что-то скрыть от доктора, но не печальное, а, наоборот, радостный, славный секрет, потом оправился и продолжал: — Поглядел Петр на них из-под ручки и говорит: "Ну, теперича, грит, все!" — и сейчас дверь настежь, и пожалте, говорит, справа по три.

Булгаков М.А. Белая гвардия

– Перепугались, сволочи, сдрейфили, – приговаривал он, осматривая отсыревший, набухший от дождей деревянный домик. – Нервишки их подводят – вот что это все значит. А нервишки оттого сдают, Киля, что под Москвой хватили добре, да наши войска уже под Лозовой дымят борщами…

– Откуда тебе, брат, все это известно? – спросила Киля, с восхищением заглядывая Петру в глаза. – Как будто ты самый главный чин здесь, хоть без обмундировки своей.

– Коечто известно, сеструха.

– Марта, что ли?

– Может, и Марта. А может, и помимо Марты.

Многое, видать, таит братец от Кили. Часто страх залезал в душу. Кто же хитрее и проворнее окажется? Братец ее, с шилом и дратвой, худой и жилистый, с неожиданными актерскими усами под носом, или все эти немцы и итальянцы, полицаи и квартальные, гебитскомиссары и петри из городской управы, жандармы и гестаповцы дотянувшиеся даже до скворечников? Догадывалась Киля, кто в сумерки стучится в окошко к брату, примечала, что и сам он ходит кудато тайно. Не мешала, не допытывалась, хоть и знала: коли сгубят брата – и ей конец.

– Поберег бы себя, Петро. Ах, бедолаги! Смотрика, что делают…

Скворцы суетились под стрехой, попискивали, улетали и снова прилетали в поисках жилья.

– Не забуду фашистам и этого, – сказал Петр, глядя в небо, уже очистившееся от туч и сверкающее яркой синевой. – А ты не плачь, не надо. Все будет хорошо.

Он и в самом деле был убежден, что все будет хорошо. Срывайте скворечники, ублюдки! Ищите оружие на деревьях, дураки. Майор Казарин коечто придумал для вас, болваны.

Киля уже ушла в дом, а Петр долго стоял во дворе у оголенного дерева, с которого только что сковырнули скворечник, и вдруг поверил, будто ни войны вокруг, ни гитлеровцев – одни скворцы и весна, юность и любовь…

2

План был поистине дерзкий.

Федор Сазонович с завистью смотрел на Казарина, с которым встречался редко. Он был почти влюблен в майора, в его повадку и речь, пересыпанную войсковыми словечками. От этого казалось, что все их подполье обретает армейскую выправку. Понимал он также, что Казарин любит эту немкупереводчицу, но с застенчивостью однолюба и провинциала никогда не касался деликатной темы. Нынче же с удивлением и даже с восторгом слушал речь майора и думал, что, наверно, любовь ведет эту пару к вершинам отваги и смертельного риска. Вот какой прогноз, гляди, подсунула жизнь, и, будь добр, считайся с ним.

Былинов А.И. Улицы гнева, 1986

Чтобы ввести противника в заблуждение, хитрый Левенгаупт подослал шпиона в «корволант» Петра 1, стоявший в селении Романово. Прикинувшись местным жителем, тот сказал:

— Шведы ещё за Днепром. Их солдаты намереваются идти к Орше.

Царь поверил этим сведениям и направился к Орше. Однако ему удалось перепроверить ложную информацию: от шляхтича Петроковича стало известно, что шведы переправились через Днепр у Шклова. «Корволант» Петра 1 бросился в погоню за Левенгауп- том. Вперёд выслали разведку во главе с Меншиковым. Вскоре, 25 сентября, она обнаружила противника и выяснила, что шведов не 8 тысяч, как предполагали раньше, а вдвое больше. Это известие обеспокоило царя; но он твёрдо решил дать бой шведам. Для усиления своего войска Пётр 1 отправил послание генералу Родиону Боуру, который находился у Кричева — ближе других русских войск к «корволанту». Приказ царя бьш краток: спешить к деревне Лесной.

Как только Левенгаупт узнал о близости неприятеля, то срочно принял меры для спасения своего обоза. Под охраной трёхтысячного отряда он отправил большую часть повозок к переправе возле Пропойска, до которого оставалось всего лишь около 20 километров. Сам же генерал с основными силами занял оборонительную позицию у деревни Долгий Мох на реке Реста, чтобы задержать «корволант». Отбив передовой отряд Петра 1 и простояв до вечера 27 сентября, шведы под покровом темноты отступили и заняли позицию на обширной поляне у деревни Лесной. Прекрасно понимая, что русские будут нападать, Левенгаупт решил дать бой здесь. Это лучше, чем быть внезапно атакованным на марше где-то в болотистом лесу между Лесной и Пропойском.

В разных источниках называют различное количество гружёных повозок в обозе шведского генерала Адама Левенгаупта: 6 тысяч, 7 тысяч или 8 тысяч. Известно точно лишь то, что обоз вёз прови

среди лесов, на левом берегу болотистой речки Леснянки. Деревня расположена на обширной поляне, представляющей собой небольшую возвышенность. С севера и запада поляна замыкалась густым труднопроходимым лесом. В северо-западном направлении - в сторону деревни Лопатичи - был перелесок, за которым находилась вторая небольшая поляна. К Лесной со стороны деревни Лопатичи, от которой двигались русские войска «корволанта» Петра 1, вели две дороги: одна -в Лесную, вторая - к Пропойску. С востока к деревне Лесной подходила дорога на Кричев. По ней двигался русский конный отряд под командованием Боура. А со стороны правого берега Леснянки в густом лесу шла дорога на Пропойск, по которой, в свою очередь, двигались шведские войска. Местность, выбранная генералом Левенгауптом, была выгодна для действий его корпуса. Например, в перелеске между полянами шведы устроили засаду. Однако окружающие леса ограничивали маневренность шведского войска. Левенгаупт, понимая это, в ожидании наступления противника всё же предпочёл обосноваться здесь и дать бой.

Велько А.В. Битва у Лесной, 2008

– Сочувствует! – сказал Петр. – С белой гвардией спелся – с Калмыковым. Наш Приамурск хочет занять. Дружбу! Питает!

– Не только наш город хочет занять, – спокойно сказал Бережнов. – Все Приморье занять хотят, весь Амур. Нагонят желтых мундиров, заполнят весь край. Крайто богатый, богатств в нем видимоневидимо, вот и зарятся: а не сумеем ли оторвать кусок у Советской России?

– А я сегодня солдата в желтом мундире видел, – вдруг выпалил Павка.

– Ну что, дурак, брешешь? – сердито оборвал его Петр.

– Ничего не брешу… – тихо сказал Павка.

Все засмеялись, только Бережнов спросил:

– Где видал?

– На острове, в шалаше, – ответил Павка.

– Да ну его, не слушай, Никита Сергеич, – сказал Петр. – Начитался своих пиратов, померещилось. Он такого бывает напридумает, что уши вянут.

– А ведь очень может быть, – сказал Бережнов, – что они подойдут неслышно, окружат и…

– Никита Сергеич, милый, – сказал Гаврилов. – Тут, можно сказать, вроде именины, а ты японцами пугаешь.

– Расшибем! – крикнул вдруг Косорот, вставая изза стола.. – Пусть только сунутся!

– Ясно, расшибем! – крикнул Петр.

– Погоним до самого Японского моря! – закричал Митроша, сигнальщик с «Грозы», сидевший против Остапа.

– Ну чего вы раньше времени раскричались? – сказала вдруг Варя. – А ты чего встал? – спросила она Косорота. – Выпили бы, закусили бы…

Косорот снова сел. Петр положил Павке на тарелку толстый розовый кусок кеты. Никита Сергеич хитро улыбнулся, поправил рукой очки и сказал:

– А ну тогда, молодые, горько!

Все захлопали в ладоши и засмеялись. А Варя покраснела и сказала:

– Да ну вас, не надо…

«Ну, чего тут особенного? – подумал Павка. – Взяла да и чмокнула. Удивительно!»

Илюша и Варя встали, и Варя подставила мужу щеку.

Всеволожский И.Е. Амурские ребята, 1940

«А у нас был матрос такой, Хоменчук… Он уж умел такое словцо сказать… Так вот он и говорит… – Тут Остап сделал хитрое лицо и поднял палец кверху. – Он и говорит…»

Но что сказал Хоменчук, никто так и не узнал.

Медведь поднял голову и посмотрел на дверь. Дверь распахнулась. На пороге стоял кок «Грозы», рябой, с лицом, тронутым оспой, Василий Шагай.

Кроме варки обеда и ужина, кок наряду с другими матросами отстаивал вахту. Сейчас он только сменился.

– Товарищ Сокол, японцы близко, – сказал кок, ни с кем не здороваясь,

Петр встал.

– Ну! – сказал Косорот. – Японцы во Владивостоке! Какие там японцы! Садись, – и он указал Василию на табурет.

– Японцы под самым городом, товарищ Сокол. Идет их несметная сила! – крикнул Шагай, не садясь.

– Откуда слыхал? – быстро спросил Петр.

– Катер «Дозорный» пришел.

– Товарищи, на корабль! – скомандовал Петр.

Все вскочили изза стола. Петр уже надел бескозырку и накидывал на плечи бушлат.

Матросы мигом оделись, Митроша прицепил цепь к ошейнику медведя. Медведь встал на задние лапы. Варя подошла к Илье.

– А я как же, Илюша?

– Если уйдем в поход – прощай, – просто сказал Илья. Он обнял и поцеловал Варю, поцеловал както совсем поиному, не так, как тогда, когда кричали «горько».

– А ты, Павка, марш домой, – сказал Петр, уходя. – Нечего тебе шататься.

Павка вышел на темный пустырь последним. Ночь стояла темная, безлунная и беззвездная. Он оглянулся и увидел освещенное окно Остапова домика. Варя, прижавшись лицом к стеклу, вглядывалась в темноту. Остап ходил по комнате и размахивал руками.

Павка хотел было уже бежать к дому, как вдруг в темноте столкнулся с Косоротом.

– Павка, постой! Есть разговор.

Разговор? У храброго Косорота есть разговор с Павкой? Павка насторожился.

Всеволожский И.Е. Амурские ребята, 1940

Сразу после того, как белые распространились по Таврии, вереницы деревенских парней и молодых мужиков с руганью и проклятиями потянулись на призывные пункты: Врангель объявил мобилизацию. Одни шли, потому что не знали, как избежать беды. Другие знали, как избежать, но по трусости брели за первыми. Третьи не шли, утекая, куда ни попало. Четвертые тоже не шли, а утекали к красным. И, наконец, — пятые; мобилизация не могла их коснуться, так как во время ее объявления они находились не дома, а на территории, занятой красными войсками. Именно в таком положении оказался Петр Якимах. Ни он сам, ни старый отец его, Филипп, — мобилизация застала их обоих в Бериславе, — глазом не моргнули, когда услыхали о том, что творится на левом днепровском берегу. До дома — рукой подать, а попасть туда труднее, чем если бы он был за тысячу верст. Обдумывая свои поступки, можно и колебаться и робеть порой. Но, когда думать поздно, надо предпочитать всему на свете смелость и действие. Филипп сплюнул, да так ловко, что изо рта вылетел давным-давно мучивший его желтый коренной зуб. «А и пускай его, сынок, — с облегчением сказал Филипп, — второй не вырастет, — назад пятиться негоже… Эх-ну!» Он усмехнулся и хитро глянул на Петра блестящими, мокроватыми глазками из-под кустистых бровей. И Петр посмотрел на отца. Он все понимал так же правильно, как и Филипп, но откуда шло к ним обоим это правильное понятие, ни тот, ни другой не разумели. Петр мотнул головой, соглашаясь, и волосы его надо лбом и ушами рассыпались, — кое-где светлые, как пшеничный колос на корню, а кое-где темноватые, как привялая рожь в снопе. По круглому лицу проскочило летучее выражение ясности, будто ветер сдунул с него пыль. «Да чего, — сказал он, полусмеясь, — конечно… Уж теперь оно так… Сам знаю…» — «Что знаешь?» — «Привычка у меня есть». — «Какая?» — «Все могу сделать, когда захочу!»

И действительно ночью Петр уже барахтался с красными саперами в черно-свинцовой воде Днепра, помогая им сперва рвать, а потом разводить бериславский мост…

Голубов С. Когда крепости не сдаются

Сразу после того, как белые распространились по Таврии, вереницы деревенских парней и молодых мужиков с руганью и проклятиями потянулись на призывные пункты: Врангель объявил мобилизацию. Одни шли, потому что не знали, как избежать беды. Другие знали, как избежать, но по трусости брели за первыми. Третьи не шли, утекая, куда ни попало. Четвертые тоже не шли, а утекали к красным. И, наконец, — пятые; мобилизация не могла их коснуться, так как во время ее объявления они находились не дома, а на территории, занятой красными войсками. Именно в таком положении оказался Петр Якимах. Ни он сам, ни старый отец его, Филипп, — мобилизация застала их обоих в Бериславе, — глазом не моргнули, когда услыхали о том, что творится на левом днепровском берегу. До дома — рукой подать, а попасть туда труднее, чем если бы он был за тысячу верст. Обдумывая свои поступки, можно и колебаться и робеть порой. Но, когда думать поздно, надо предпочитать всему на свете смелость и действие. Филипп сплюнул, да так ловко, что изо рта вылетел давным-давно мучивший его желтый коренной зуб. «А и пускай его, сынок, — с облегчением сказал Филипп, — второй не вырастет, — назад пятиться негоже… Эх-ну!» Он усмехнулся и хитро глянул на Петра блестящими, мокроватыми глазками из-под кустистых бровей. И Петр посмотрел на отца. Он все понимал так же правильно, как и Филипп, но откуда шло к ним обоим это правильное понятие, ни тот, ни другой не разумели. Петр мотнул головой, соглашаясь, и волосы его надо лбом и ушами рассыпались, — кое-где светлые, как пшеничный колос на корню, а кое-где темноватые, как привялая рожь в снопе. По круглому лицу проскочило летучее выражение ясности, будто ветер сдунул с него пыль. «Да чего, — сказал он, полусмеясь, — конечно… Уж теперь оно так… Сам знаю…» — «Что знаешь?» — «Привычка у меня есть». — «Какая?» — «Все могу сделать, когда захочу!»

И действительно ночью Петр уже барахтался с красными саперами в черно-свинцовой воде Днепра, помогая им сперва рвать, а потом разводить бериславский мост…

Голубов С. Когда крепости не сдаются

Но звонок, которого ждал Чичерин, раздался только под утро. Петр слышал, как загудела мембрана телефона, и узнал быструю речь Владимира Ильича.

– Нет, нет, не хитрите, небось окоченели там в своих хоромах? – Телефон захрипел и на какойто миг стих, а в следующую минуту раздался голос, но на этот раз необыкновенно живой, точно из соседней комнаты. – Куда вы запропастились, Георгий Васильевич? Я давно сказал: жду!

75

Они оделись и вышли из здания, мягкость неба и тихо пробуждающейся земли, нерезких, но необъяснимо тревожных запахов и теплого ветра обняла их. Все время, пока они шли до Кремля, в памяти Петра звучали несколько слов, услышанных по телефону: «Я давно сказал: жду!» Город спал, но тишина и мягкость были и приятны и чуть тревожны.

Их встретила Надежда Константиновна, радостно обеспокоенная, усталая.

– А чай уже на столе, – сообщила она и, улыбнувшись, поправила плед на плечах – здесь было не теплее, чем в наркоминдельском особняке. – Только вы уж похозяйничайте сами, мне неможется, – произнесла она и вновь улыбнулась, так же приветливо и устало. – Володя, – позвала она, приоткрыв дверь. – Встречай, к тебе!

Чичерин открыл дверь пошире, и Петр увидел у самой двери Ленина.

– Да не на аэроплане ли вы так быстро? – Владимир Ильич медленно развел руки. «Утром бы он их развел стремительнее», – подумал Петр. – Чайник не успел вскипеть, а вы тут. Вот чай, хлеб. – Он указал глазами на масленку. – Помоему, есть даже масло. Наливайте чай и пододвигайтесь к столу. Да похрабрее, храбростито вам не занимать, а?

Чичерин пододвинул чашку, налил чай, потом взял ломтик хлеба, тщательно разрезал вдоль, срезал тонкую пластинку масла и, прикрыв хлеб, положил бутерброд рядом.

Петр попытался сделать то же, но сломал ломтик и, потеряв надежду разрезать его, придвинул к себе чай.

Ленин улыбнулся одними глазами.

Дангулов С.А. Дипломаты, 1967

Выпьем, Милан, за победу над немцами, — предложил Дундич, подымая большую рюмку. — Чтобы наша Сербия была полностью очищена от них.

Й чтобы король Петр вернулся в Белград, — добавил Чирич.

Обойдемся без него! — Дундич поморщился и поставил рюмку на стол. — За возвращение короля чокаться не буду! Русские своего царя сбросили, стоит ли нам, сербам, держаться за прогнивший королевский трон?

Стоит, — спокойно ответил Чирич. — Петр не бросил армию, ушел с ней на Корфу. Находясь на греческом острове, он помнит о сербах, живущих в России. Наш Петр — не русский Николай!

Я слыхал, — продолжал Дундич, — что в разные времена почти всех русских царей народ наделял разными кличками: были грозные, темные, кровавые, пал- кины… А знаешь ли ты, как солдаты прозвали нашего короля? Петр Розгин.

•— Зачем пятнать доброе королевское имя?

Откуда ты взял, что оно доброе? Когда ты был в плену, с-согласия короля в сербских частях ввели розги.

у' — Короли правят Сербией не один год, не одно десятилетие.

Ну и что же? — горячился Дундич. — Дом Романовых правил Россией свыше трехсот лет, но русские разрушили этот дом, прогнали романовых-палкиных, ро- мановых-кровавых. Последуем их примеру и дадим побоку Петру Розгину.

Не кипятись, Алекса. Генерал Живкович другого мнения. Он считает, что у русских свои, российские законы, а у нас, у подданных сербского короля,— свои, сербские. И то, что происходит в России, нас не должно касаться.

Как не должно касаться? — Дундич вскочил с места. — Живкович хочет надеть повязки на наши глаза, чтобы мы не видели, что происходит в России, он хочет заткнуть наши уши ватой, чтобы мы не слышали, что говорят русские люди о своем бездарном царе, о его продажном дворе…

Я и без повязки и с повязкой все вижу, —• хитро усмехнулся Чирич.

■— Что же ты видишь?

Дунаевский А.М. По следам Гая, 1975

Варвара Егоровна редко видела сына в эти боевые дни. Когда прогнали последнюю банду из городских предместий, усталый вернулся Петр Шабров домой.

— Вот что, мама, — сказал он, — если хочешь помочь нам, займись-ка убитыми и ранеными.

Варвара Егоровна, созвав соседок — жен и матерей рабочих, — принялась за работу. Свезли в одно место убитых, обмыли их. Собрали денег иа похороны, достали оркестр и знамена.

Город жил напряженной и нервной жизнью.

Совету пришлось бороться с случаями бандитизма и грабежа.

Петр Шабров со своими товарищами немало поработал в эти дни. Часто среди ночи он вскакивал по условному сигналу и с винтовкой бежал на сборный пункт. И каждый раз с замиранием сердца провожала его Варвара Егоровна.

Не успел Петровск оправиться от налета Гоцинского, как подступил к городу новый враг — Бичерахов. Он шел с бронированным поездом, дальнобойной артиллерией и канонерками. Пять дней бились большевики Петровска с хитрым! и ловким врагом. Но техника у врага была лучше нашей. Пришлось красным оставить Петровск. Едва вступили в город бичераховцы, как началась расправа с большевиками. Всех, кто был с оружием, немедленно забирали в контрразведку. Контрразведкам помогали домовладельцы. Они выдавали врагам оставшихся в городе большевиков.

Усталый и встревоженный, прибежал домой Петр Шабров. Винтовку спрятал в тірубу. Город заняли враги. Надо скрываться.

Скрывались, кто где мог. Кто прятался в пивных бочках на складе Жигулевского завода, кто — на чердаках и в подвалах. Прятались в трубах, в лабазах и на плоту городского рыбного промысла. Контрразведка хозяйничала в городе. Каждый день возле холодильника находили трупы расстрелянных. Попался вместе с другими и Петр Шабров.

В подвалах контрразведки их долго и зверски избивали.

Заперли его с Товарищами в тюрьме. Потом город забрали турки, и уцелевшим удалось выйти из тюрьмы. Вышел из тюрьмы и Петр Шабров. Варвара Егоровна плакала от радости: она не надеялась больше видеть его в живых.

Женщина в гражданской войне Эпизоды борьбы на Северном Кавказе и Украине в 1917-1920 гг. 1938

«Нет, – решила Катя, – читать письмо Петра я не дам, намекну, что он заболел, а там уж видно будет».

На улице Катя встретила мужа. Федор спешил в район и по пути заехал домой. Снял на ходу черную куртку, пригладил волосы на голове.

– Куда ты?

Катя кивнула в сторону переулка, где стоял дом Климовых, крытый красной черепицей:

– К Марии Васильевне, Федя. Нужна она мне. Очень нужна! – И, краснея, добавила: – Завтрак на плите. Не сердись, потом все поясню.

– Что случилось? – удивился Федор. – На тебе лица нет.

– Петра на границе ранило, – шепнула мужу Катя. – Письмо мне прислал…

– Петра ранили?! – Федор озабоченно вздохнул. – Мария Васильевна дома. Я ее только что видел.

Глаза Кати просияли:

– Ты у меня добрый! Спасибо. Ну, я побегу.

Мать Климова с утра побывала на рынке, купила молока и теперь, сидя на крыльце, вязала сыну шерстяной свитер. К Новому году она собиралась послать Петру посылку. Увидев соседку, она перестала вязать, поднялась со стула. Должно быть, у Кати чтото важное, если так спешит.

– Я к вам, Мария Васильевна, – Катя плечом толкнула калитку, стараясь не выдать своего волнения. – Как здоровье? А то я давно вас не навещала.

Мария Васильевна провела Катю в комнату.

– Здоровьето? – переспросила она и улыбнулась. – Не жалуюсь. Ято с чем попала в больницу? Лазила в погреб за помидорами да зацепилась ногой за бочку и свалилась на картошку. Зашиблась малость. А теперь здорова… – Она сняла с головы косынку. – Ты давай, Катерина, не хитри. Что там у тебя в руке?

– Письмо… – вздохнула соседка. – Петр прислал. Не знает он, что я вышла замуж. Вы же сами просили не волновать его, потому я все и скрыла.

Мария Васильевна подозрительно взглянула на Катю:

– О чем пишет Петька?

– Почуял, видно, что охладела я к нему… – запнулась Катя. – Быть может, ему уже ктото все сообщил…

Золототрубов А.М. За волной океана, 1987

Капитан грузно заходил по каюте.

– Я ухожу. Меня ждут.

– А где боцман?

– Он сюда больше не придет. Лене передайте привет. Я желаю ей большого счастья. Степан очень любит ее.

– Спасибо… А ято… Вот старый дурень!..

– А кто такая Зося? – вдруг поинтересовался Сергей. – Я о ней ничего не слыхал.

Петр Кузьмич скосил на Кольцова насмешливый взгляд, казалось, его глаза говорили: «И чего ты хитришь? Я не психолог, но вижу, что ты мне вроде бы не доверяешь?» Словно догадавшись о его мыслях, Сергей улыбнулся и заверил капитана, что всецело доверяет ему, но кто такая Зося – не знает.

– Она плавала поварихой на «Чайке», – пояснил Капица.

– Ну и что?

Петр Кузьмич на секунду задумался. Сергею показалось, что капитану, неприятно вспоминать о Зосе, но он ошибался. Зосю капитан знал давно, посвоему ценил ее, а после того как она стала работать на рыбзаводе, стал относиться к ней еще теплее. Сколько ему ни приходилось сдавать в порту рыбу, она всегда старалась ему помочь. Однажды суток трое он не мог выгрузить улов, потому что вышел из строя береговой холодильник. Но стоило ему попросить Зосю, как та мигом все уладила с начальником порта. «Я тебе, Петр Кузьмич, завсегда протяну руку, потому как у тебя на «Ките» плавал мой муженек. Я хоть, бывало, и сердилась на него, но человек он был честный».

– Зося – хозяйка! Ольга одно время у нее снимала квартиру, радистка судна, – наконец заговорил Петр Кузьмич, – с которой у штурмана Петра Рубцова был роман. Зося раньше плавала на «Чайке» поварихой. Потом ушла на берег. Я не знаю, как они сошлись с боцманом. Муж у нее тоже был рыбаком. Утонул.

– Смыло с палубы?

– Рыбачили они с боцманом на озере, а потом полезли купаться. Колосов вышел из воды один. Говорил, муж Зоси поплыл на середину озера и захлебнулся.

«Может, боцман его утопил? – хотел спросить Кольцов, но в последнюю секунду сдержался. – Всему свое время».

Золототрубов А.М. След торпеды, 1982

– Что нового там, в городе?

– Скоро выяснится. Не сегодня – завтра наверняка выяснится.

– Все равно один чорт! – выругался другой.

Лицо его так заросло, что видны были только одни глаза.

– Ейбогу, один чорт! Не все ли равно, кто победит? Меня это так же мало интересует, как то, кому принадлежит вот тот большой дом на углу. Ведь я наверное знаю, что он не мой, и квартиру в нем я никогда не получу. Один чорт!

– Но говорите же, ради бога, что случилось?

– Разве мы не сказали? Не сегодня – завтра выяснится.

– Что выяснится? Что случилось?

Шебек только пожал плечами. Потеряв терпение, Петр схватил улыбающегося человека за плечи и с силой тряхнул его.

– Говори же, не то задушу! Что случилось?

– Но, но, но! Может, вы в сыщики собираетесь поступить?

Человек легко высвободился из рук Петра, и его веснущатое лицо расплылось улыбкой.

– Никогда не думал, что вы такой сердитый, господин Ковач! Объяснили бы лучше членораздельно, что вы, собственно говоря, хотите знать?

– Ну, не хитри! – прикрикнул на него Пелек. – А что вам известно? – обратился он к Петру.

– О чем вы говорите? – почти взмолился Петр.

– Значит, вы ничего не знаете? Ну, ладно! Видите ли, король Карл, муж Зиты, полетел в Венгрию и теперь двинется со своими войсками на Пешт против Хорти.

– Что вы говорите!

– Да, да! Зита с ним. Женщина в штанах. И весь отряд Остенбурга, а также шопронский гарнизон. Пештские солдаты драться не желают, так Хорти мобилизовал студентов против короля…

– Ну, а дальше? – торопил Петр, задыхаясь.

– Скоро выяснится. Идут слухи, что ЧехоСловакия, Югославия и Румыния мобилизуют войска. И мы в такойто момент должны отсиживать! Какое свинство! Незаменимый момент для работы…

– А рабочие?

Иллеш Б. Тисса горит, 1934

Через час по команде Гончарова ученик медленно поднял на палке каску. Раздались одновременно два выстрела: гитлеровский снайпер пробил каску, а Петр Гончаров — голову врага.

Обезврежен хитрый и коварный враг. На земле Харьковщины с 20 марта по 1 апреля 1943 года снайпер Гончаров уничтожил 32 гитлеровца, из них 4 снайпера К 5 июля 1943 года на его счету уже было 380 солдат и офицеров противника. Кроме того, из противотанкового ружья он поджег 2 бронемашины и автомашину с боеприпасами.

В начале августа 1943 года воины 15-й гвардейской стрелковой дивизии, в которой служил старший сержант Гончаров, форсировали Северский Донец и начали наступление. К двадцатым числам августа они вышли к северо-восточной окраине Харькова. Петр Алексеевич Гончаров был одним из первых воинов, вступивших в освобожденный город.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1944 года за мужество и воинское мастерство сержанту Гончарову Петру Алексеевичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Большой и славный путь прошел этот скромный воин-труженик. Он родился в 1903 году в селе Ерзовка, бывшей Царицынской губернии, в бедной крестьянской семье. С 1923 года работал на металлургическом заводе «Красный Октябрь», был высококвалифицированным обрубщиком. Когда началась война, Петр Алексеевич сутками не выходил из цеха. Потом добровольцем ушел на фронт. На боевом счету отважного воина 445 уничтоженных фашистских солдат и офицеров.

31 января 1944 года в бою за село Водяное близ Кривого Рога прославленный снайпер Герой Советского Союза Гончаров погиб, прикрывая своим огнем взятый рубеж. На его могиле в этом селе установлен памятник, на котором золотыми буквами написано: «Герой Советского Союза Петр Алексеевич Гончаров — сталинградский рабочий».

Александров Геннадий Петрович

Штурмуют ИЛы

6 мая 1943 года командиру эскадрильи 673-го штурмового авиационного полка 266-й штурмовой авиационной дивизии старшему лейтенанту Геннадию Александрову была поставлена задача: нанести штурмовой удар по аэродрому противника, расположенному в Рогани, близ Харькова. По данным разведки, здесь было сосредоточено до ста «юнкерсов», которые ежедневно делали десятки вылетов и бомбили наш передний край.

Калинин В.В.; Макаренко Д.Г. Герои подвигов на Харьковщине, 1970

Кстати, надо отметить и то, что фильм высветил новыми гранями талант Н. Черкасова (Алексей), М. Жарова (Меншиков), А. Тарасовой (Екатерина).

Руками народа создавалось могущество государства, и авторы показывают, что преобразующая роль Петра— в интересах народа.

Не во всем удалось авторам фильма показать противоречивость личности Петра и некоторых его дел. Может быть, предостережения А. С. Пушкина о жестокости, своенравности, «писаных кнутом» временных указов Петра — «самовластного помещика» !,— не были в полной мере учтены, ибо авторы создавали свой фильм в исторически иной конфликтной обстановке.

В финале может быть именно поэтому авторы фильма вложили в уста Петра такую заключительную фразу:

1 Пушкин А. С. Поли. собр. соч. в 10-ти т., т. 9. М.—Л., 1949, с. 413.

«Суров я был с вами, дети мои, не для себя я был суров, но дорога мне была Россия. Моими и вашими трудами увенчали мы наше отечество славой, и корабли русские плывут уже во все гавани Европы… Не напрасны были наши труды, и поколениям нашим надлежит славу и богатство отечества беречь и множить».

Так сформулировано политическое и нравственное кредо Петра.

«Кто к нам с мечом войдет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля» — слова князя Александра звучат апофеозом патриотизма и мужества воинов, разгромивших в XIII веке немецких псов-рыцарей. В них была гордость русского человека за свою землю, смелостью и геройством отстоявшего ее в борьбе с хитрым и жестоким врагом, принесшего славу русскому оружию.

Режиссер-постановщик С. Эйзенштейн писал о фильме: «…на первый план выплыло все обобщавшее ощущение, что делаешь вещь прежде всего современную: с первых же страниц летописи и сказаний больше всего поражала перекличка с сегодняшним .днем.

Не по букве, а по духу событий XIII век дышит одной и той же эмоцией, что и мы. Да даже по букве события близки до степени кажущейся опечатки. Не забуду дня, когда, откладывая газету с описанием гибели Герники от зверских рук фашистов, я взялся за исторический материал и натолкнулся почти на дословное описание уничтожения крестоносцами… Герсика. Это еще более творчески и стилистически определило наши взаимоотношения с материалом и его трактовкой» !.

Камшалов А.И. Героика подвига на экране Военно-патриотическая тема в советском кинематографе, 1986

Но Петр от природы не был лишен средств создать себе более приличные развлечения. Он, несомненно, был одарен здоровым чувством изящного, тратил много хлопот и денег, чтобы доставать хорошие картины и статуи в Германии и Италии: он положил основание художественной коллекции, которая теперь помещается в петербургском Эрмитаже. Он имел вкус особенно к архитектуре; об этом говорят увеселительные дворцы, которые он построил вокруг своей столицы и для которых выписывал за дорогую цену с Запада первоклассных мастеров, вроде, например, знаменитого в свое время Леблона, «прямой диковины», как называл его сам Петр, сманивший его у французского двора за громадное жалованье. Построенный этим архитектором петергофский дворец Монплезир, со своим кабинетом, украшенным превосходной резной работой, с видом на море и тенистыми садами, вызывал заслуженные похвалы от посещавших его иностранцев. Правда, незаметно, чтобы Петр был любителем классического стиля: он искал в искусстве лишь средства для поддержания легкого, бодрого расположения духа; упомянутый его петергофский дворец украшен был превосходными фламандскими картинами, изображавшими сельские и морские сцены, большею частью забавные. Привыкнув жить кое-как, в черной работе, Петр, однако, сохранил уменье быть неравнодушным к иному ландшафту, особенно с участием моря, и бросал большие деньги на загородный дворец с искусственными террасами, каскадами, хитрыми фонтанами, цветниками и т. п. Он обладал сильным эстетическим чутьем; только оно развивалось у Петра несколько односторонне, сообразно с общим направлением его характера и образа жизни. Привычка вникать в подробности дела, работа над техническими деталями создала в нем геометрическую меткость взгляда, удивительный глазомер, чувство формы и симметрии; ему легко давались пластические искусства, нравились сложные планы построек; но он сам признавался, что не любит музыки, и с трудом переносил на балах игру оркестра.

Ключевский В.О. Лекции по русской истории

Но Петр от природы не был лишен средств создать себе более приличные развлечения. Он, несомненно, был одарен здоровым чувством изящного, тратил много хлопот и денег, чтобы доставать хорошие картины и статуи в Германии и Италии: он положил основание художественной коллекции, которая теперь помещается в петербургском Эрмитаже. Он имел вкус особенно к архитектуре; об этом говорят увеселительные дворцы, которые он построил вокруг своей столицы и для которых выписывал за дорогую цену с Запада первоклассных мастеров, вроде, например, знаменитого в свое время Леблона, «прямой диковины», как называл его сам Петр, сманивший его у французского двора за громадное жалованье. Построенный этим архитектором петергофский дворец Монплезир, со своим кабинетом, украшенным превосходной резной работой, с видом на море и тенистыми садами, вызывал заслуженные похвалы от посещавших его иностранцев. Правда, незаметно, чтобы Петр был любителем классического стиля: он искал в искусстве лишь средства для поддержания легкого, бодрого расположения духа; упомянутый его петергофский дворец украшен был превосходными фламандскими картинами, изображавшими сельские и морские сцены, большею частью забавные. Привыкнув жить кое-как, в черной работе, Петр, однако, сохранил уменье быть неравнодушным к иному ландшафту, особенно с участием моря, и бросал большие деньги на загородный дворец с искусственными террасами, каскадами, хитрыми фонтанами, цветниками и т. п. Он обладал сильным эстетическим чутьем; только оно развивалось у Петра несколько односторонне, сообразно с общим направлением его характера и образа жизни. Привычка вникать в подробности дела, работа над техническими деталями создала в нем геометрическую меткость взгляда, удивительный глазомер, чувство формы и симметрии; ему легко давались пластические искусства, нравились сложные планы построек; но он сам признавался, что не любит музыки, и с трудом переносил на балах игру оркестра.

Ключевский В.О. Лекции по русской истории

– Идемте к вам, генерал, потолкуем подробнее. – И, поклонившись коммандантам, стоявшим в сторонке, твердой, но тяжелой поступью направился к расположению штаба.

2

Петра Ковалева взволновала, пожалуй, не сама встреча с президентом после кригсраада, не слова Крюгера, обращенные к Бота, – взволновали вид старика и тон его разговора. Были в них безмерная усталость, растерянность и боль простого, обыкновенного смертного – не главы государства. И, может быть, впервые за эти месяцы, полные ратных забот и тревог, Петр с особенной ясностью ощутил: бурские республики обречены… И тут же, почти подсознательно – не столько умом, сколько сердцем, всем нутром своим, душой, – понял, что с бурами будет стоять до конца. Если раньше возникали какието сомнения и раздумья, – чего, дескать, ято, русский, ввязался в эту заваруху? – теперь этим сомнениям не позволит появиться чувство, которое подчас сильнее опасливого рассудка. Совесть не позволит, особого «устройства» русская совесть…

Кинув повод коня в руки Каамо, Петр, все еще задумчивый, направился к своей палатке, не примечая хитрых и довольных улыбок буров вокруг. Пригнувшись, он привычно поднырнул под полог, в теплую полумглу палатки и… охнул, нежданно сжатый в богатырских объятиях.

– Митьша?!

– Я, Петро, я!

Глаза Дмитрия влажно блестели. Они тискали и похлопывали друг друга, взглядывали один другому в лицо любовно и нежно, потом снова тискали и похлопывали.

– Нука, айда на свет.

– Айда, погляжу я на тебя, душа окаянная.

Сами того не почуяв, непроизвольно, они перешли на родной язык.

– Каамо! – закричал Петр. – Поглядика, какой фрукт явился!

– Оо, Дик?!. Перьмень надо стряпать! – в широчайшей радостной улыбке расплылся Каамо.

Дмитрий сграбастал и его, закружил, подбросил и, поставив на ноги, чмокнул в нос.

Коряков О.Ф. Странный генерал, 1969

— Ну и задал же ты фрицам! — восхищался друг Петра сержант Иван Душко, возвращаясь к сборному пункту. — Вся траншея завалена фашистами, я насчитал десять солдат и одного офицера. Чем ты их?

— Автоматом, гранатами, — нехотя пробасил Таран. — А кончились патроны — прикладом… Жаль, загубил добрый пэпэша… — Петр сожалеючи показал на разбитый приклад.

— Наш сержант, завидев гитлеровцев, тигром становится, — хитро прищурив темно-карие глаза, сказал Душко. — Злость в нем кипит против фашистов, он огненным вихрем обрушивается на них и крушит напропалую, и получается, хлопцы, что злость лютая против врагов бережет солдата, как броня, от всех пуль, — подмигнув, закончил сержант Душко.

— Сберегла б тебя та «броня», як не було б солдатской смекалки та вдобавок пограничной закалки, — под общий смех заметил Таран.

В короткие передышки между боями Петр с горечью смотрел на израненную снарядами кубанскую землю, на сожженные хутора и станицы, сиротливо торчавшие обгорелые трубы и вспоминал Полтавщину, родную Шушваловку.

— И в нас, на Полтавщини, тепер цвитуть сады, щебечуть птахи и над усим цим таке ж блакитне небо, — горестно вздыхал он. — Тильки нема вид цьего никому радости, колы фашисты мордують ридну землю, знущаются над людьми.

Вспоминались родные края, и ненависть к врагу жгла сердце, распирала грудь. Нежная голубизна глаз Петра отливала холодной сталью, на щеках вспухали и медленно перекатывались желваки.

— И шо мы тут чухаемось? — досадовал он. — Гнать надо фашиста без передыху до самого его логова.

— Не горячись, Петро. Нам с тобой еще не один день воевать, — успокаивал его Иван Душко, — даже до твоей Полтавщины шагать да шагать, а до Берлина — и подавно.

Наше наступление возобновилось 9 мая: 26-й пограничный полк штурмовал высоту 195.5, опоясанную траншеями и опутанную несколькими рядами колючей проволоки. Первую линию укрепления пограничники прорвали, а на второй атака захлебнулась, роты залегли — путь преградило новое проволочное заграждение.

Кукин В. Т. От первого и до последнего выстрела