Поиск по военно-исторической библиотеке

ХАЛУГИН ЕВГЕНИЙ ИВАНОВИЧ 546

ХАРЬКОВ ИВАН САВЕЛЬЕВИЧ 546

ХАРЬКОВСКИЙ ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ 547

ХАХИНОВ ПЕТР ИЛЬИЧ 547

ХВОСТОВ ВИТАЛИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ548

ХЕН ВЕНИАМИН СЕРГЕЕВИЧ 548

ХИТРОВ ВЛАДИМИР СЕМЕНОВИЧ 549

ХМЕЛЕВСКИЙ СВЯТОСЛАВ ИГОРЕВИЧ549

ХОДОРИК МИХАИЛ АЛЕКСЕЕВИЧ550

ХОМАНЬКО АЛЕКСЕЙ АФАНАСЬЕВИЧ550

ХОМИНСКИЙ АЛЕКСАНДР ИЛЬИЧ 551

ХОХОТВА МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ 552

ХРАМОВ ГРИГОРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ 552

ХРАПУНКОВ СЕРГЕЙ СЕМЕНОВИЧ 552

ХРИСТИЧ ИВАН ПЕТРОВИЧ553

ХРОМОВ МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ 553

ХРУЩ РОМАН МИХАЙЛОВИЧ 554

ХУДЯКОВ ЕВГЕНИЙ ИВАНОВИЧ 554

ХУТОРНОЙ ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ555

ЦВЕТКОВ ЕВГЕНИЙ ИВАНОВИЧ 556

ЦВЕТКОВ НИКОЛАЙ ТРОФИМОВИЧ 556

ЦВЕТОВ ВИТАЛИЙ ИГОРЕВИЧ557

ЦВИЛИЙ ВЛАДИМИР АНТОНОВИЧ 557

ЦЕЙТЛИН МАРК МОИСЕЕВИЧ 557

ЦЕЛИЩЕВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ 558

ЦЕЦЕНКО НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ558

ЦУКАНОВ ВИКТОР ПЕТРОВИЧ 559

ЦЫГАНОВ ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ559

ЧАЙКОВСКИЙ АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ560

ЧАПЛИНСКИЙ НИКОЛАЙ АНДРЕЕВИЧ 560

ЧЕПУРНОЙ ВЛАДИМИР КОНСТАНТИНОВИЧ 561

ЧЕРЕДНЫК АНАТОЛИЙ МАКАРОВИЧ561

ЧЕРЕМИСИН МИХАИЛ ИВАНОВИЧ 561

ЧЕРЕПАНОВ ВАЛЕРИЙ ГЕННАДЬЕВИЧ 562

ЧЕРНОВ ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ562

ЧЕРНОВ ВЛАДИМИР ПАВЛОВИЧ 563

ЧЕРНЫЙ РОМАН ИВАНОВИЧ 563

ЧЕРНЯВСКИЙ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ 564

ЧЕРНЯВСКИЙ ОЛЕГ КОНСТАНТИНОВИЧ 564

ЧИКАЛОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ 565

ЧИСТОВСКИЙ ОЛЕГ ГРИГОРЬЕВИЧ 565

ЧИСТЯКОВ НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ566

ЧИЧИКАЙЛО АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВИЧ566

ЧУБАТОВ ИВАН ИЛЬИЧ567

ЧУВАЕВ АЛЕКСЕЙ СТЕФАНОВИЧ567

ЧУГУНОВ ГЕННАДИЙ НИКОЛАЕВИЧ 567

ЧУРКИН АНАТОЛИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ 568

Долгов Е.И. Сергеев С.В. Военные топографы Советской Армии, 2015

Думбрайт сердито отодвинул карту и заходил по кабинету.

– Спрячьте это до завтра! Надо что-то придумать… Кстати, как дела у Воронова и Шульца? Сегодня я их почему-то не видел. Баклуши бьют? Пойдите разузнайте! А я тем временем напишу патрону. Не думаю, что его порадуют наши новости.

– Я только позвоню Шульцу, узнаю – у себя ли он. Вы не возражаете?

Думбрайт вдруг вспылил:

– Надо так поставить дело, чтобы вам докладывали, а не бегать разыскивать своих подчинённых!

– Очевидно, Фред на аэродроме, а Воронов ещё не закончил занятий со своими святошами. Пойду проверю…

Назначенный руководить секцией сектантов, Воронов назвал её классом «Аминь».

– Почему «Аминь»? – удивился Думбрайт, услышав название.

– «Аминь» значит «конец», – хитро прищурился Воронов, возможно, чтобы скрыть грусть, невольно прозвучавшую в голосе. – Мне пошёл семьдесят первый. Думаю, что воспитание кадров пресвитеров, священников и руководителей разных сект моё последнее занятие. Потому и «Аминь»…

Думбрайт, любивший неожиданные названия и прозвища, рассмеялся.

– Только вот что, мистер Воронов, – предупредил он, – не приучайте ваших преподобных к водке! Дай вам волю, так на вас не напасёшься!

– Высокочтимый мистер Думбрайт, и вы, уважаемый герр Нунке! Я не знаю, как обстоят дела в современной России с сектами, церквами и их служителями, но прекрасно помню сеятелей на ниве божьей России дореволюционной – религиозной, суеверной и пьяной. Вы тогда не нашли бы ни одного попа, дьячка, пономаря, который не выпил хотя бы двух рюмок на крестинах, именинах, свадьбе, поминках, на рождество, на Новый год, на крещение, на масленицу, на пасху, вознесение, троицу, на заговенье перед Петровками, на Петра и Павла, на, на, на… А если сосчитать всех святых да угодников им же несть числа, – не бывало и дня, чтобы поп со своим причтом не пил… Не думаю, чтобы как раз здесь что-либо изменилось! Ведь это даже не новая и старая Россия, а древняя Русь, веселье которой, как сказал равноапостольный князь Владимир, «есть пити»… Аминь!

Дольд-Михайлик Ю. П. У черных рыцарей. — М. Печатное дело, Диана, 1994

И во время войны и после нее, став капитаном 1-го ранга, обремененным ученым званием, автором 2 серьезных монографий об оперативно-тактической подготовке подводных сил, занимая высокие должности в Высшем военно-морском училище и работая по рекомендации И.С. Исакова в Военно-морской академии на кафедре морской тактики под руководством профессора А.В. Томашевича, он всегда оставался самим собой: никогда не кривил душой и прямо, не уклоняясь от ответов, высказывал в глаза свою точку зрения на тот или иной вопрос, не оглядываясь на «высокие погоны» своего оппонента и не лицемеря.

Например, однажды получив реферат докторской диссертации одного из адмиралов-«начальников» и убедившись в никчемности тех «открытий», что высказал этот начальник, он в пух и прах расчихвостил его «научные перлы». Не посчитался он и с тем, что многие другие «авторитетные» оппоненты с высокими званиями одобрительно высказались о диссертации.

Судьбе было угодно, что именно этот «ученый» адмирал был назначен начальником училища, где лучшую кафедру возглавлял Грищенко. Он тут же принял меры, чтобы избавиться от Петра Денисовича: его назначили на должность заместителя начальника училища, но другого, и в другой город. И должность эта была чисто административной, к которой душа его не лежала…

Думаю, что именно в этом «собака зарыта». А П.Д. Грищенко, будучи человеком безукоризненной честности, с высокими понятиями об офицерской чести и человеческой порядочности, многим своим прямым начальникам был не «по нраву», особенно начальникам по политической линии. Он хотя и не конфликтовал со своим комиссаром, считая, что тот делает свое дело, воспитывая личный состав и

«претворяя в жизнь линию партии»,

но по вопросам оперативно-тактических дел полагался только на себя — на свои знания, свой опыт и интуицию, свою волю. Например, в этом самом походе, о котором шла речь, после атаки конвоя и потоплении вражеского транспорта подводная лодка едва не попала под таранный удар форштевня эсминца, т.к. корабли охранения обнаружили лодку, которая после торпедного залпа показала противнику свой нос. Противолодочные корабли начали интенсивное бомбометание. Спас лодку только решительный маневр командира под горящий танкер, а потом хитрое маневрирование с остановкой электродвигателей и покладкой на грунт.

Дрожжин Геннадий — Асы и пропаганда

Все полки старой червонно-казачьей дивизии имели прекрасные оркестры. Укомплектованные добровольцами, полковыми воспитанниками, они органически срослись со своими частями. Участвовали они и в конных атаках, подбирали раненых, а на досуге по просьбе бойцов и сельской молодежи с одинаковым усердием исполняли незамысловатые полечки и бурный гопак.

Наш полк не имел музыкантов. Это, так же как и «бумажный вопрос», мучило адъютанта Петра Филипповича Ратова. «Кавалерия без оркестра — все едино, что пароход без трубы», — с горечью жаловался Ратов.

В конечном счете полк обзавелся хором трубачей. Какой-то шустрый одессит Кузя Наконечный, молодой человек с бледным лицом и рано полысевшей головой, [137] привел — это было еще в Кальнике — целый духовой оркестр. В откровенной беседе новички признались, что в Виннице, где они до того служили, не было «подходящих условий». Музыкантов больше всего интересовала «роба».

Вел переговоры Наконечный, но не оставался в стороне и первый корнет. Среднего роста, с узкими плечами и тонкой, туго затянутой ремнем талией, в ярко начищенных сапогах, юный музыкант, назвавшийся Афинусом Скавриди, усиленно жестикулируя руками, во время переговоров проявлял большую активность.

На околыше его защитной, с изломанным козырьком фуражки, как и у всех музыкантов, вместо звезды блестела крохотная лира. Но у Скавриди к ней еще было припаяно пронзенное двумя стрелами серебряное сердце.

Бойкая речь корнетиста сопровождалась красноречивой мимикой тонкого смуглого лица и озорной «стрельбой» его выразительных, похожих на чернослив глаз.

Но бросалось в глаза вот что: вся дипломатическая беседа представляла собой разработанную до мельчайших подробностей хитрую партитуру. Скавриди «вступал» лишь по взмаху дирижерской палочки, которую в этом концерте-дебюте заменял обжигающий взгляд Наконечного.

Дубинский И. В. Трубачи трубят тревогу

Все полки старой червонно-казачьей дивизии имели прекрасные оркестры. Укомплектованные добровольцами, полковыми воспитанниками, они органически срослись со своими частями. Участвовали они и в конных атаках, подбирали раненых, а на досуге по просьбе бойцов и сельской молодежи с одинаковым усердием исполняли незамысловатые полечки и бурный гопак.

Наш полк не имел музыкантов. Это, так же как и «бумажный вопрос», мучило адъютанта Петра Филипповича Ратова. «Кавалерия без оркестра — все едино, что пароход без трубы», — с горечью жаловался Ратов.

В конечном счете полк обзавелся хором трубачей. Какой-то шустрый одессит Кузя Наконечный, молодой человек с бледным лицом и рано полысевшей головой, [137] привел — это было еще в Кальнике — целый духовой оркестр. В откровенной беседе новички признались, что в Виннице, где они до того служили, не было «подходящих условий». Музыкантов больше всего интересовала «роба».

Вел переговоры Наконечный, но не оставался в стороне и первый корнет. Среднего роста, с узкими плечами и тонкой, туго затянутой ремнем талией, в ярко начищенных сапогах, юный музыкант, назвавшийся Афинусом Скавриди, усиленно жестикулируя руками, во время переговоров проявлял большую активность.

На околыше его защитной, с изломанным козырьком фуражки, как и у всех музыкантов, вместо звезды блестела крохотная лира. Но у Скавриди к ней еще было припаяно пронзенное двумя стрелами серебряное сердце.

Бойкая речь корнетиста сопровождалась красноречивой мимикой тонкого смуглого лица и озорной «стрельбой» его выразительных, похожих на чернослив глаз.

Но бросалось в глаза вот что: вся дипломатическая беседа представляла собой разработанную до мельчайших подробностей хитрую партитуру. Скавриди «вступал» лишь по взмаху дирижерской палочки, которую в этом концерте-дебюте заменял обжигающий взгляд Наконечного.

Дубинский И. В. Трубачи трубят тревогу

— Сергей Петрович!

В ответ ни звука, ни шороха. Даже легкие, вечно трепещущие листья березы висели молча, уныло, словно прислушивались, ожидая ответа.

Позвал еще и еще. Потом напролом побежал по кустарнику, яростно раздвигая ветки ольховых кустов.

— Сергей Петрович! Это я, Миша!

Побежал по второму кругу, на метр-два удалившись от березы.

— Сергей Петро… — И вдруг осекся, наскочив на примятую под ольхой траву.

Здесь он лежал, здесь! Но где же он теперь?

И, еще не соображая, что делать дальше, Михаил свистнул оглушительно громко один раз, а потом подряд шесть раз. Пусть приходят все, чтоб не растеряться в поисках. А искать надо. Ведь не мог же человек пропасть бесследно.

Пока прибежали товарищи, стало светлее. Роса покрывала траву сизоватой пеленой. В бывшем лежбище раненого Михаил нашел скорлупку печеной картошки и след детского ботинка.

— Здесь были мальчишки! — сказал Михаил прибежавшим товарищам.

— Так они унесли его в деревню! — радостно воскликнул учитель. — Они его спасут. Это ведь такой народ! Они добудут и лекарство, и все, что надо…

— Народ-то они хороший, — поддержал Михаил. — Да как бы там более хитрые взрослые не раскрыли их тайны.

— Выход один — дождаться утра и искать по следу — решил учитель. — Все хорошенько присмотритесь к следу этого ботинка и пойдем по лесу.

— Тут сыро, вот и остался след А на сухой траве его не будет, — печально ответил Михаил, но согласился, что это единственное, что они могут теперь предпринять.

Быстро развели на прежнем месте костер, вскипятили воды в котелке, который раздобыли ночью на хуторе вместе с буханкой хлеба. Съели по куску хлеба, запивая кипятком, заваренным сухой ромашкой, найденной на полянке, и, договорившись о времени сбора, отправились искать след.

Помня предположение северянина о том, что мальчишки унесли раненого в более сухое место, Михаил отправился к высотке, на которой начинался сухой сосновый бор. Здесь он сразу же набрел на место боя. Ему казалось, что сюда мальчишки не потащили бы раненого, так как на место боя могли прийти разные люди.

Дугинец А.М. Искры под пеплом, 1971

Летом 1919 г. Добровольческая армия вступила в границы губернии. Прилегающие к фронту районы переводились на военное положение. В целях усиления власти ликвидировались местные уисполкомы. Вместо них создавались ревкомы. Так, 12 июня ревкомы были созданы в Корочанском и Белгородском уездах, 23 июня — в Грайворонском уезде, 11 июля — в Старо-Оскольском уезде и т.д. Был объявлен очередной призыв добровольцев в ряды Красной армии. Каким образом это осуществлялось на практике, живо описывается А.Л. Ратиевым:

«Только что получено распоряжение по линии профсоюзов: в трёхдневный срок подготовить и провести собрание служащих для выявления и набора добровольцев в армию. Дана и контрольная цифра — не менее 10 % от общего числа служащих [организации]… У меня в кабинете сидит тов. Петров… картинно и подробно он рассказывает, как прошло собрание пищевиков… «На собрание нас, пищевиков, пришло не меньше чем человек 800, а может и больше. Никто не считал. Кому сейчас охота снова в армию идти? Волнуются. А тут как раз товарищи явились. Двое их было. Речь держат. Колчаком пугают. Компания у нас там друзей-товарищей подобралась, всё больше фронтовики бывшие. Есть у них и заводила свой. Горячая голова. Только нездешний, из Сибири. Как речь свою они кончили, он сразу на трибуну полез. Для начала родительницу ихнюю помянул.

— Добровольцев хотите? Не туда, товарищи, попали. Если самим охота пришла, задерживать не будем… Мы, — говорит, — своё отвоевали, ещё на фронте, не затем офицеров постреляли, чтобы теперь нами новое начальство командовало. Говорите, значит, добровольно и обязательно. Добровольно, это когда твой союз согласие даёт, ну а если ты в нём состоишь, то для тебя это так выходит, что и отказаться нельзя! Хитро задумано, да не про нас писано!

Тут-то и подошли к ним ребята, взяли под микитки, честь честью, да и вынесли по лестнице вниз на улицу — идите, значит, подобру-поздорову».

Емельянов С. Н. Зорин А. В. Шпилев А. Г. Курский край в Гражданской войне 1917-1921 гг. Очерк военно-политической истории. С. Н. Емельянов, А. В. Зорин, А. Г. Шпилев — Курск; Полстар, 2013

Послышался рокот мотора. Пронеслась на скорости мотодрезина. Проверялась исправность железной дороги. Значит, скоро пустят эшелон, а взрывчатка еще не заложена.

Уже повисло над лесом красное холодное солнце.

Через переезд прошла женщина с вязанкой хвороста. Возле шлагбаума остановилась, утянула покрепче веревку и, взвалив за спину хворост, направилась к деревне.

– Рискнем? – сказал лейтенант. – Броском и…

Партизаны переглянулись. И вдруг Сережа хитро сощурился.

– Давайте сюда мешок. Юбку сделаю…

– Не дури, чего надумал? – рассердился старший брат. – Тоже мне, актер.

– Понимать надо: оденусь девчонкой и понесу взрывчатку с кучей хвороста. Видал, немцы пропустили старушку…

– Идея! – вскочил Василий. – Кто, как не я «Василиса»! Я и оденусь старушкой.

– Эге! Не смеши, – возразил Петр. – Таких здоровущих старушек на белом свете не бывает… Лучше я оденусь старушкой.

– Бросьте, хлопцы, – спокойно сказал лейтенант. Он никогда не повышал голоса. – Пусть Сергей наденет «юбку». Порите мешок.

Через несколько минут, когда путевая охрана удалилась к костру, Сергей вышел из леса и пошел в направлении переезда через железную дорогу.

Вот он уже близко у полотна, сел, незаметно вывалил взрывчатку, поднялся и зашагал к деревне. Он уже вне опасности.

Небо закрыли хмурые осенние тучи. Подул холодный, пронизывающий насквозь ветер. Сережа без теплой телогрейки в одном стареньком легком пиджаке. Стынут ноги и зубы выбивают морзянку. Надо бы бегом да в лес, но, убегая, можно вызвать подозрение у гитлеровцев, привлечь их внимание, еще откроют огонь из автоматов.

Сережа обернулся. Там, где брошена взрывчатка, копошился лейтенант… Он устанавливал взрыватель.

Послышался длинный, сиплый гудок паровоза. У Сергея задрожали ноги, потом всего стало трясти, как в лихорадке. Сердце стучало, как молот по наковальне. Ведь если немцы заметят – тогда все пропало!

Жариков А.Д. Юные орденоносцы, 1969

Вот как описывает Гиля бывший пропагандист «Дружины» Л.А. Самутин: «Гилю было тогда, вероятно, что-то от 36 до 40 лет, не более. Он был чуть выше среднего роста, шатен с серыми холодными глазами. Он редко смеялся, но и при смехе выражение его глаз не менялось, они оставались такими же холодными, как и обычно… Говорил он несколько странно — с каким-то акцентом, но правильно» . Эмигрант К.Г. Кромиади характеризует руководителя БСРН следующим образом: «Гиль был видный мужчина, прекрасный строевой офицер, хорошо знающий свое дело… Но в то же время чувствовалось, что он хитрит, что эта широкая натура “рубахи-парня” — показная сторона».

Итак, Гиль вместе с несколькими своими товарищами и бывшими сослуживцами (среди них были полковник Михаил Егоров, подполковник Вячеслав Орлов, майоры Александр Шепелев, Андрей Блажевич, Михаил Калугин и Павел Петров, капитаны Дмитрий Малиновский, Иван Тимофеев и Нисов, старший лейтенант Иван Илющенко) создал антибольшевистскую группу. Эта инициатива пришлась весьма кстати: начинание бывшего подполковника РККА поддержал начальник отделения СД в лагере Сувалки штурмбаннфюрер СС Ханс Шиндовски, до войны — бургомистр Тильзита, хорошо знакомый с X. Грейфе еще по работе в Восточной Пруссии (последний и предоставил ему возможность перевестись в Службу безопасности).

Вскоре организация Гиль-Родионова была включена в операцию «Цеппелин». Из организации Гиля была отобрана группа лиц, которых вначале направили в вербовочный лагерь под Бреслау, а затем — в месячную «ознакомительную поездку» по Германии1.

Интересное свидетельство о результатах этой поездки оставил уже упомянутый нами Л. Самутин: «Через месяц вся группа возвратилась обратно. Все выглядели поправившимися, посвежевшими и одеты были в какую-то неизвестную нам военную форму из светло-зеленого добротного сукна: мундиры, брюки, пилотка, ботинки полу-гражданского образца. Оказалось — это чешская униформа… Мы узнали, что их возили в Бреслау… в какой-то особый лагерь. Там с ними обращались хорошо, возили на экскурсии по Германии, показывали деревни и города, промышленность и сельское хозяйство… Жизнь немецкого тыла поражала свежий глаз чистотой, ухоженностью, размеренностью и аккуратностью. Восторженные рассказы об этих сторонах немецкой жизни мы слышали теперь от очевидцев… Я был очень обрадован новой встрече с Точиловым. После своей поездки и экскурсий по Германии Точилов еще больше укрепился в своих германофильских взглядах, расхваливал мне все, что он увидел в Германии своими глазами, и говорил, что Советский Союз — варварская, дикая страна по сравнению с Германией. Мне стало трудно спорить с ним, потому что никаких новых, а тем более веских аргументов я не находил, в то время как Сергей Петрович рассказывал все новые и новые факты лучшей, чем у нас, организации жизни у немцев»2.

Жуков Д.А. Ковтун И.И. Русские эсэсовцы, 2010

У деревенских ребятишек – страдная пора. С огромным воодушевлением они копаются в брошенных немцами автомобилях, добывают столь высоко котирующиеся у них блестящие вещицы, пулеметные ленты, которыми они воинственно опоясываются, какието серебристые бумажки, сигнальные рожки, флаги. Многие занимаются и более серьезным делом – помогают трофейным командам собирать и учитывать немецкие пушки, пулеметы, автоматы.

Их матери и деды организованно, целыми бригадами, под водительством старых колхозных бригадиров являются к командирам подразделений и спрашивают, в чем требуется их помощь. Сегодня мы видели, например, как бригадиры колхоза «Серп и молот», расположенного близ Золочева, Тихон Артемович Пантушенко и Петр Петрович Дмитренко привели свои бригады, чтобы помочь расчистить полевой аэродром.

В освобожденных украинских деревнях останавливаются на привал идущие вперед пехотные части. Немедленно вокруг бойцов стайками собираются ребята, девушки, подходят старики, Они горящими глазами глядят на бойцов, ласково поглаживают их погоны, с интересом осматривают медали сталинградцев – их видят здесь впервые.

Завязываются горячие беседы. Ведь до сих пор колхозники Украины были совершенно отрезаны от мира. Они спрашивали, как живет Москва, где достать газетку на украинском языке, как бы прочесть сводку Совинформбюро. Бойцы, в свою очередь, живо интересуются тем, как жили колхозники на Украине при немцах.

В беседах выясняется много любопытных деталей хитрой провокационной деятельности гитлеровцев, пытающихся всеми возможными путями выкачать из Украины как можно больше продовольствия. Колхозник села Рясное Золочевского района Левко Иванович Онуфриенко при нас рассказывал обступившим его красноармейцам, как обманули в прошлом году колхозников немцы. Они объявили, будто им безразлично, какую форму землепользования изберут крестьяне и что они не возражают против сохранения колхозов. Жители Рясного по наивности поверили им. Что же получилось?

Жуков Ю.А. Укрощение тигров, 1961

Надо было вставить в ударник новую чеку, проволочку, которая была у Петрова в сумке. Но как её вставишь? Отверстие в ударнике забито твёрдой землей. Чека туда не полезет. А долго удерживать ударник двумя пальцами невозможно.

Что будет, если толовая шашка взорвётся у него в руках, старшина хорошо понимал. Тогда он уже наверняка отвоевался. «И как это подействует на девушек?» — подумал Егор Степанович.

Оставалось только одно. Старшина сильно взмахнул правой рукой, швырнул мину вперёд, как мог далеко, и стремительно упал на левый бок.

Мина взорвалась в воздухе. Но всё-таки она уже отлетела на какое-то расстояние: в старшину попали только щепочки, немного поцарапали да порвали гимнастёрку.

Егор Степанович встал оглушённый. Осмотрел себя и вышел в проход. А по проходу бежала Аня Родионова. Она видела взрыв, видела, как упал Петров.

— Девочки, старшина подорвался! — кричала она.

Егор Степанович догнал её и взял за плечо.

— Ничего я не подорвался! Всё в порядке.

В ушах гудело, он еле слышал собственные слова, но ему вдруг стало радостно и легко.

— Зачем панику поднимаешь? — засмеялся он, глядя на растерявшуюся Аню. — За это ведь здорово может попасть, особенно по законам военного времени!

7

ПРЫГАЮЩАЯ МИНА

Это была сложная, хитро устроенная мина. Её звали «эской», или прыгающей миной. Прежде чем взорваться, она подпрыгивала на метр-полтора, и только потом, в воздухе, срабатывал её заряд. Три сотни круглых пуль-шрапнелей разлетались на большое пространство, убивая людей.

Казалось, от этой мины нет спасения. Но сапёры заметили одну особенность. Взрыватель «эски» срабатывал с громким щелчком. Стакан с пулями вылетал через какую-то долю секунды после щелчка. Вот этой долей секунды и можно было воспользоваться, чтобы как-то укрыться, спасти свою жизнь.

Заводчиков П.А.; Самойлов С.С. Взрыва не будет, 1971

Егор Степанович старался втолковать девушкам всё это.

— Но что можно успеть за долю секунды, за короткое мгновение? — недоверчиво спрашивали они.

— На войне от мгновения часто зависит жизнь, — возражал старшина. — Упустил его, и уже не поправить дело.

Зина Филимонова, слыша это, передёргивала плечами. Другие тоже, как видел старшина, не очень верили, что от «эски» можно спастись. Петров огорчался и всё думал, как их убедить.

«Лучше, — решил он, — чтобы об этой коварной мине рассказали люди, которым уже приходилось иметь с ней дело».

Такие люди в батальоне были. Одним из бывалых сапёров оказался совсем молодой офицер, младший лейтенант Иван Ногаев. Бойцы Ногаева любили. Это был весёлый и смелый парень. С ним охотно шли на опасное задание, знали — Ваня Ногаев не подведёт. И правда, минировал Ногаев мастерски. И столь же мастерски снимал чужие мины, как бы хитро враг их ни маскировал.

Ногаев рассказал девушкам, как однажды находчивость спасла ему жизнь.

— Работал я в поле, — говорил лейтенант, — трава стояла уже высокая, густо покрыла землю. Конечно, это не оправдание, всё равно я должен был заметить «эску», обнаружить щупом. Но, честно признаюсь, не нашёл её. В траве были проволочные усики мины, очень маленькие, правда. Я их и не увидел, зацепил ногой.

Мину не заметил, но щелчок услышал. Хлопнуло гулко. И в то же мгновение я бросился на землю, плашмя лёг рядом с миной. Времени раздумывать не было. От щелчка до взрыва ведь какая-то доля секунды! Бросился на землю, сразу раздался взрыв. Очень сильный — грохот и звон вместе. Всё это над самой моей головой. Оглушило, тряхнуло меня здорово. Что-то ударило в спину. Признаюсь вам, решил, что смерть пришла, конец мне. Но полежал секунду, другую. Чувствую, побаливает в спине и жжёт. Раз чувствую — значит, не умер!

Подвигал осторожненько руками, ногами, приподнялся. Тело слушается меня. Только уши словно паклей забиты. А так, видно, пронесло беду, смерть рядом прошла.

Заводчиков П.А.; Самойлов С.С. Взрыва не будет, 1971

Под этой кличкой пса и занесли в список. Что его зовут Мишкой, Ольга Дмитриевна узнала немного позже — прошлась с ним по улице, там, конечно, повстречались мальчишки, знавшие Смертника-Мишку. Они рассказали, что хозяева Мишки куда-то уехали из города, а пса не взяли с собой, вот он и остался бездомным, кормился как мог. А Мишка он потому, что очень похож на медведя и своей шерстью, и мордой, и походкой.

— Так и будем звать тебя Мишка-Смертник, — сказала Ольга Дмитриевна псу…

Шутки по поводу «дворянского происхождения» Мишки продолжались и в части. Валя Глазунова, когда ей дали эту собаку, пошла к Егору Сергеевичу жаловаться:

— У других овчарки, эрдели, гончие, а у меня самая что ни на есть дворняга. За что мне хуже всех?

Маленькая, круглая, она стояла перед командиром, шмыгала носом и вытирала слезы, то и дело набегавшие на ее светлые голубые глаза.

Петров даже растерялся:

— Ты же его не на выставку поведешь, на минное поле, а миннорозыскной собакой он будет хорошей.

Выручила Рита Меньшагина, оказавшаяся при этом разговоре. Она сказала, что занималась уже со Смертником и, по ее мнению, это на редкость сообразительный и симпатичный пес.

— Ты не нарадуешься на него.

Глазунова перестала плакать. Во всем, что касалось собак, Меньшагина была для девушек непререкаемым авторитетом. Как-никак она учила собак с детства.

Мишка оказался из тех псов, о которых инструкторы говорили, что они даже слишком сообразительные. На учебном поле он быстро заметил, что места, где стоят мины, пахнут свежей землей — мины там выставлялись перед занятиями. Запах земли был Мишке давно знаком и мил. Он и шел на этот запах — быстро и уверенно, совершенно не принюхиваясь к взрывчатке. Пришлось для него вырабатывать особую методику обучения. Мины стали закапывать в землю вперемешку со всякими железками и деревяшками. Тут уж пес не мог хитрить: земля везде пахла одинаково, но если он подходил к лунке, где была взрывчатка, Глазунова радостно хвалила его:

Заводчиков П.А.; Самойлов С.С. Девичья команда (Невыдуманные рассказы), 1975

Они обнялись, расцеловались. Мария Денисовна, которую, видимо, более всего интересовал предстоящий разговор о женитьбе племянника, тут же, не утерпев, с веселой хитринкой вставила:

Вот бы, Алешенька, тебе с Дениса пример взять. Он ведь жениться надумал!..

Неужто? - удивился Ермолов. - Да на ком же? В Киеве, что ли, сосватали? Расскажи, расскажи!.. Любопытно!

Денис Васильевич церемониться не стал. Родные, близкие! С кем, как не с ними, можно поделиться и своей радостью и своими огорчениями?

Мария Денисовна, услышав, что женитьба поставлена в зависимость от получения аренды, забеспокоилась:

Как же это так, Денис? Выходит, словно в карты счастье твое разыгрывается. Хорошо, дадут аренду, а ежели не дадут?

Алексей Петрович тоже призадумался.

Да, брат, не легко тебе генеральский мундир достался, не легко и счастье отвоевать. Говоришь, Киселеву и Закревскому писал? Что ж, возможно, и они пригодятся, замолвят за тебя при случае словечко. Но степень их близости к государю не такова, чтобы питать твердую надежду.

- Ах ты, напасть какая! - сокрушенно покачивала головой Мария Денисовна, глядя с участием на племянника. - Теперь уж верно вижу, что не мои советы здесь нужны, а Алешины.

- Скажу прямо, - продолжал Алексей Петрович, - что в. таком деле лишь всесильный граф Огорчеев, сиречь Аракчеев, помочь может или. князь Петр Михайлович Волконский. Обращаться к первому - все равно, что Змею Горынычу в пасть свою голову класть, а ко второму. Сам знаешь, робость его до смешного доходит, не генерал, а баба! Ко мне, правда, он благоволит, и я, конечно, попрошу его доложить о твоем деле государю, но придется как- то посильней на него воздействовать. Подумаем, брат Денис, подумаем!

Между тем наступил обеденный час, и Мария Денисовна пригласила их к столу, ломившемуся от домашних наливок, закусок и кушаний.

Задонский Н.А. Денис Давыдов, 1968

«Водевильная стряпня», как назвал Петр Андреевич эту работу, изготовлена была очень быстро, 24 января 1824 года состоялось первое представление.

В тот день Грибоедов, Верстовский, Владимир Федорович Одоевский, Василий Львович Пушкин и Денис Давыдов обедали у Вяземского. Говорили, как обычно, о делах литературных и общественных. Время было глухое. Царское правительство, встревоженное широким распространением либеральных идей, старалось подавлять их с помощью религии и жестоких цензурных притеснений.

Василий Львович, поминутно вытирая платком облысевшую голову и по обыкновению смешно пришепетывая, рассказывал:

В прошлом году, господа, самые невиннейшие элегии поэта Олина не были дозволены к печатанию в журнале… И почему бы, думаете? Журнал-то, изволите видеть, выходил великим постом, так цензор усмотрел весьма неприличным во дни поста «писать о любви девы, неизвестно какой».

Все рассмеялись. Одоевский, поправив очки, придававшие его молодому лицу необычайно серьезный вид, заметил:

А не больший ли курьез представляет составленная членом ученого комитета Магницким инструкция для университета, в коей отвергаются все науки, несогласные со священным писанием?

Вы правы, Владимир Федорович, - согласился Вяземский. - Курьез постыднейший! Профессоров физики и естественной истории обязывают утверждать премудрость божию и непостижимость для нас окружающего мира! Студентов вместо учебников снабжают евангелием и библией! Я чую, господа, кладбищенский, тлетворный воздух на Руси.

И говорят, будто Магницкий сильно ратует за сокращение начальных школ, - вставил, поблескивая черными умными глазами, Верстовский

Денис Васильевич посмотрел на сидевшего против Грибоедова, сказал с хитринкой:

А ты, Александр Сергеевич, как ни скрывай, а прохвоста этого Магницкого каждый в комедии твоей признает.

Задонский Н.А. Денис Давыдов, 1968

Мы помолчали.

– Дааа! – встрепенулся Леонид. – Увидишь, сказал, Кондыря, передавай привет… Кольча мне жизнь спас в Сталинграде, а я не разобрался и друга… Он долго смотрел на дымящуюся в руке папиросу. – Про Инку спрашивал… Ну, тут я пас… Сказал только, что она кокнула немецкого оберста…

– А почему ты пас? – взволнованно спросил я.

– Так получилось… – Леонид быстро взглянул на меня. – Она постучала в мое окно поздно ночью и попросила спрятать ее… «Ты как, Ленечка, совсем продался немцам?..» Меня так и передернуло! Тоже мне патриотка, думаю, сама с немцами… Она тут же и выложила, что застрелила оберста и его шофера.

Я вылез в окно. Отец и пьяный чутко спал. Даже меня боялся. Полицая на кухне держал. Но тот тоже частенько подремывал за столом.

Спрятал ее на чердаке сарая. Никому и в голову не придет, что она прячется на сеновале у старосты…

Двое суток там просидела. Еду и воду носил по ночам. Потом послала меня к Федору за аусвайсом. Вот когда я узнал, чем они занимались.

Эх! Не догадался раньше!

А Инка хитрая! Попросила, чтобы я принес ей кофту и юбку мачехи, лицо угольной пылью измазала, старухой прикинулась… Увидел бы ее на улице, ни за что не узнал бы…

Когда уходила, доверила связь с Федором. Я носил в тайник его донесения. Как он сведения эти доставал? Дошлым оказался Федча…

– Чтото ты не договариваешь…

– Разве ты ничего не слышал? Ворвались немцы в их дом… Инка пыталась сопротивляться, одному немцу лицо исцарапала, не хотела уезжать в Германию… Ну… Обозлились они и на глазах у матери… Зондеркоманда… Они такое творили… Нет! Не могу больше! Это же каждый раз нужно вспоминать и заново мучиться! Уеду! В Сибирь, в тайгу!..

Вскоре он закончил школу и уехал. Слышал, что чернорабочим поступил в геологическую партию.

7

Весна сорок четвертого. Мы возвратились в Тулу. А тут и семидесятипятилетие училищу приспело. К этому юбилею и приурочили наш выпуск. Пошили кители из немецкого сукна мышиного цвета, расщедрились на сто граммов в праздничный обед и сводили в театр, где перед нами выступали Михаил Жаров, Любовь Орлова, Николай Крючков и Петр Алейников.

Занин А.И. Белая лебеда, 1991

Экипажу старшего лейтенанта Назаренко сразу же не повезло: 30 марта их танк подожгли.

Продвигаясь по лесной дороге, рота попала под огонь «тигра» и двух «пантер», находившихся в засаде. Выпустив несколько снарядов, они начали поспешно отходить к селу. Преследовали их сначала в ротной колонне, а затем, выйдя из леса, развернулись.

Фашистские танки уходили без выстрела, огибая село с югозапада, то есть шли как раз тем маршрутом, который был задан и роте. Поэтому прибавили скорость, намереваясь всетаки сблизиться и уничтожить «попутчиков». Тем более что те вроде бы и не помышляли о сопротивлении.

Взвод старшего лейтенанта Назаренко находился на правом фланге роты, ближе всех к селу. Поэтому оказался первым в зоне огня вражеской батареи, ударившей по танкам метров с трехсот. Сразу стало ясно, что «бегство» «тигра» и «пантер» – не что иное, как уловка, хитрый ход с целью подставить советские танки под огонь затаившейся на окраине села батареи. При выстрелах «беглецы» развернулись на сто восемьдесят градусов, пошли на сближение, намереваясь ударить по левому флангу роты.

Какое решение мог принять в подобной обстановке командир? Единственное: приказать взводу Назаренко идти на батарею. А двумя другими взводами обрушиться на «тигр» и «пантеры».

По приказу Назаренко Трайнин до отказа потянул на себя правый рычаг. Однако тридцатьчетверка слушалась плохо – стояла весенняя распутица, гусеницы скользили на неоттаявшем грунте. Они еще не закончили разворота, как вражеский снаряд ударил в корму. Танк заполнился едким дымом. Но двигатель работал без перебоев. Может быть, снаряд не пробил броню? Откуда же дым?

Петр глянул в боевое отделение и похолодел. По днищу растекалось пламя. «Средний бак пробило! – мелькнула тревожная мысль. – Теперь не загасишь, нужно быстрее из машины! А то огонь доберется до боеукладки… Потянул на себя защелку, открыл свой люк. Дышать стало легче. Взялся за рычаг кулисы, чтобы выключить передачу и остановить танк. Но над головой резко ударило орудие. Экипаж ведет бой, а он… Вон и стрелокрадист на месте, припал к курсовому пулемету, бьет кудато короткими очередями.

Захаров Ю.Д. Из одного металла, 1984

Побывавший в России имперский посол Д. Принц в 1576 г. писал, что царь «очень высокого роста… большие глаза… у него постоянно бегают и все наблюдают самым тщательным образом. Борода у него рыжая, с небольшим оттенком черноты, довольно длинная и густая, но волосы на голове, как большая часть русских, бреет бритвой». По Одерборну, Грозный был высок ростом, силен, крепок, пропорционально сложен. У него были маленькие, но сверкающие острые глаза. Выглядел он страшно, как мужественный воин. Природа наделила его острым умом и редкой памятью. Челобитья сам принимал и их перечитывал. Самый незначительный человек мог явиться к нему с челобитьем на несправедливо действовавших правителей. Эту характеристику почти повторил шведский агент в Москве П. Петрей. Царь, по его словам, «был горд и надменен… отважен и дерзок, хитер и лукав, имел… наружность, как у сердитого воина; он смеялся только во время опасности и великого бедствия… От природы получил он сметливую и умную голову и хорошую память». Сходное описание Ивана IV дает и датский посол Я. Уль- фельд. Для английского посла Д. Флетчера Иван IV «человек высокого ума и тонкий политик». Видел Грозного и Д. Горсей. По его мнению, царь «был приятной наружности, имел хорошие черты лица, высокий лоб, резкий голос. Настоящий скиф, хитрый, жестокий, кровожадный, безжалостный »'1.

Изощренная жестокость Грозного достаточно хорошо известна. Тяжелое сиротское детство, самоуправство Шуйских наложили отпечаток на всю жизнь царя Ивана, лишив его какого бы то ни было доверия к подданным. Мнительность царя дошла до патологии. Он считал, что все его подданные — «воры», «состоят в заговоре с поляками и крымцами»72.

О причудах Грозного современники рассказывали всевозможные истории. Так, якобы получив в подарок от шаха Тахмаспа слона, царь по утрам обучал его становиться перед ним на колени, прокалывая тонким железным лезвием кожу на лбу слона. Поняв безнадежность своих попыток, он приказал рассечь его на части. Однажды царь пригласил к себе бояр и дворян, а когда, напившись, они стали «всяким глумлением глумитися, овии стихи пояше. а овии песни воспевати, и собаки звати, и всякия срамные слова глаголати», велел их речи «писати тайно». Утром протрезвевшим царским гостям их речи были предъявлены, что вызвало у них удивление (и, наверно, испуг). В другой раз Иван IV послал своих людей на торг, где они также тайком записали разговоры обывателей. Когда за- ниси прочли царю, то он «удивишася мирскому волнению»73.

Зимин А.А. В канун грозных потрясений Предпосылки первой Крестьянской войны в России, 1986

Он еще не решил: пойти ли на разговор с отцом в открытую, «помужски», или же сговориться с Зиной, что она станет звать Петра Николаевича «папой», а он Ксению Владимировну – «мамой»? «Тогда уж им никуда не деться!» – хитро обдумал Иван.

Но он запоздал.

Когда ночью Иван был разбужен звонком, несколько человек незнакомых военных уже находились в комнате. Не раздеваясь, в шинелях, на ворсинках которых поблескивали редкие капельки оттаивающего снега, они рылись в книгах, перелистывали бумаги отца на столе, вытаскивали и связывали пачками рукописи, карты и схемы. Один из этих людей вынул из ящика стола отцовский пистолет. Портфель отца перевязали шнуром и опечатали сургучной печатью.

Иван наблюдал все это в недоумении и растерянности.

Это был тридцать седьмой год, когда прошла по стране волна арестов, порождавших растерянность, откуда у партии оказалось такое множество скрытых врагов?! Как им удалось втереться в доверие и годами притворствовать?! Появились в газетах отречения от отцов, от братьев.

Многие люди, известные до того как беззаветно преданные партии и делу революции, были объявлены врагами. Многие имена, которые все называли до этого с уважением, перестали произноситься.

В семье говорилось глухо, но с явственной болью об арестах военных. Никак не вязалось с представлением о геройской славе этих людей, что они, кого любила и чтила страна, могли изменить. Как могли они так опозорить свои имена, так запятнать честь Красной Армии…

«Конечно, бывают в жизни ошибки. Обыск у папы – это, разумеется, нелепость!» – думал Иван, глядя, как сдержанно спокоен оскорбленный всем этим отец.

В комнату Ивана военные люди лишь заглянули, но в ней ничего не стали искать.

– Вас только двое? – спросили Ивана. – А в тех комнатах?

– Учительница Шевцова с дочерью, – опередив Ивана, поспешно ответил отец.

Злобин С.П. Пропавшие без вести. В двух томах, 1964

Леденев молча выслушал его.

– Это ты прав. Скляров и вправду закисает за твоей могучей спиной.

– Вот и порядок.

– И не только старпом, – продолжал Леденев. – Грачев тоже за твоей спиной… самовольничает.

Серебряков сощурился, на лбу и под глазами появились морщинки. Он постучал пальцами по столу:

– Ну, ну, а еще что? Не делай скороспелых выводов. Да, замполит, чуть не забыл. – Он взял со стола коричневый блокнот, полистал: – Адрес Савчука с лодки Грачевастаршего помните? Вот он, запишите… А знаете, кем стал этот минер? Конструктором. Его торпеды самые совершенные. В штабе встретил дружка из Главного морского штаба, онто и поведал о нем.

Леденев спрятал листок с адресом в карман тужурки:

– Ревниво оберегаешь авторитет лейтенанта.

– Это тебе так кажется. Я просто люблю Грачева, как сына. Но требую от него, как и от других.

– Как сына, – тихо повторил Леденев. – Поэтому и не видишь у него изъянов.

Для Серебрякова жизнь корабля была его жизнью, а судьбы подчиненных ему людей – его судьбой. Становилось обидно, если его не понимали.

– На корабле все матросы – мои сыновья. О них и забочусь. Просто другим служба дается легче, чем Грачеву, – капитан 2 ранга сделал паузу. – Кстати, ты кудато собрался?

– К адмиралу насчет жилья Грачеву. Обещали комнатушку, а теперь чтото хитрят в ОМИСе.

– Нет, ты задержись. Зачем? Узнаешь…

Старпом доложил командиру, что все офицеры собраны. Серебряков и замполит вошли в каюткомпанию. Капитан 2 ранга сообщил о том, что на дежурстве Грачева случилось ЧП. На имя командира поступило приказание старшего начальника, но о нем почемуто лейтенант не доложил.

Петр густо покраснел.

– Хуже того, – продолжал Серебряков, – товарищ Грачев пытался не выполнить требование начальника штаба. Объясните, как это случилось?

Золототрубов А.М. В синих квадратах моря, 1969

Василевский усмехнулся:

– Ты, Оскар, не гори порохом. Когда Азару предъявят обвинение, тогда и будем решать, как дальше действовать. А своим криком ты только озлишь их… Сам знаешь, публика на Лубянке такая, что палец им в рот не клади – откусят! И ломают там посильнее людей, чем твой брат Азар. Тухачевский был маршалом, а его поставили к стенке. Я до сих пор не верю, что он был немецким шпионом. Такто, дружище. А Азар всего лишь капитан третьего ранга, поармейски – майор!

Оскар неожиданно потемнел лицом, притих.

– Я ещё не знаю, зачем меня вызывают на Лубянку, – грустно сказал он. – А вдруг тоже арестуют?

– Не говори глупостей, Оскар, – заметил Василевский сердито. – Если бы они хотели тебя взять, то приехали бы в Киев. За Азаром ездили на Крайний Север. Кстати, тебе на Лубянку к десяти? Тогда пора…

У двери Кальвин задержался:

– Ты звонил моему Петру?

– А как же! Он пока не знает, сможет ли к тебе приехать на каникулы. Возможно, поедет на практику на корабли Балтики. Спрашивал, где ты и почему сам ему не позвонил. Я сказал, что ты в командировке…

Вскоре Кальвин вернулся с Лубянки. Василевского он нашёл в буфете. Тот заканчивал трапезу.

– Быстро ты, однако. Пойдём ко мне!

– Всю дорогу, пока ехал из Киева в Москву, недоумевал, кто конкретно меня приглашает на Лубянку и зачем. – Оскар сел. – И что ты думаешь! Им оказался Сергей Иванович Костенко, о котором в прошлом году ко Дню чекистов я напечатал в газете очерк.

– Выходит, ты с ним знаком? – усмехнулся Александр Михайлович.

– А что толку? Он даже не дал мне свидания с братом: мол, идёт следствие.

– Чтото хитрит герой твоего очерка! – снова усмехнулся Василевский. – Как бы не нанёс он Азару удар. Я хоть и сказал Даше, что Костенко человек порядочный, чтобы успокоить её, но сам в это не верю!

Золототрубов А.М. Жезл маршала, 2002

– Давай пройдёмся по городу, Пётр Кириллович, поглядим, как оборонялись немцы, – предложил Мерецков.

Позднее, уже будучи маршалом, Кошевой, вспоминая эту «прогулку» по Тихвину, отмечал, что «командарм часто останавливался, всматриваясь в опалённые огнём сражения здания, в разбитую немецкую технику, о чёмто думал. На дороге лицом вверх лежал убитый фашистский солдат. На животе тускло блестела пробитая пулей пряжка пояса с надписью „Gott mit uns“ („С нами Бог“)».

Мерецков вернулся в штаб фронта весёлый. Глядя на генерала Стельмаха, писавшего заявку в Центр на вооружение и боеприпасы, он воодушевлённо произнёс:

– Походил я по Тихвину, увидел всё, что сделала наша артиллерия, и решил доложить Верховному, что город взят! Связь ВЧ работает?

– Как часы! – отозвался начальник штаба. – Вам вызвать Москву?

– Я сам, Григорий Давидович. Ты скорее передай заявку по «бодо» в Центр, чтобы обеспечить армию боезапасом, – Кошевой жаловался, что во время боев ему приходилось экономить снаряды и мины. – Мерецков снял трубку и попросил дежурного соединить его со Ставкой. Почти сразу же он услышал знакомый голос. «Сталин!» – пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Волнение поутихло, и он громко проговорил: – Докладывает генерал Мерецков. Мои войска освободили город Тихвин!

Сталин поблагодарил Мерецкова за добрую весть и сказал, что об этом завтра с утра будет сообщение Совинформбюро.

– Выходит, и вправду хитрый ярославец перехитрим немцев? – спросил Сталин и уже строго добавил: – Надо закрепить успех новыми ударами по врагу. Гоните немцем от Тихвина как можно дальше. Сейчас под Москвой наши войска громят немецкую группу армий «Центр», скажите об этом своим подопечным.

– Понял вас, действую! – отрапортовал Мерецков.

Рано утром, едва Кирилл Афанасьевич проснулся, к нему вошёл генерал Стельмах и с порога бросил:

Золототрубов А.М. Мерцающий луч славы, 2004

– Поздно будет, голубушка! – сказал боцман шутливо.

– А вот и нет, – возразила Лена. Она нагнулась, сорвала веточку можжевельника и укусила ее. – У Петра Кузьмича день рождения. Он меня уже пригласил. И Степан приедет.

– А он что, еще в море?

– Гдето в океане плавает… – Лена замедлила шаг и остановилась. – Он временно плавает на атомной лодке. Испытывает там чтото. Вы же знаете, что он конструктор. Я чего боюсь, – продолжала Лена, – уедет в другой город и меня с собой заберет. А я тут родилась, отец плавал на «Ките». Нет, не так легко бросать родные места.

– Я тебя понимаю, Лена, – соглашался боцман. – Море – не женское дело. Женщина должна рожать детей… А кто Степан Капица? Конструктор! Он строит атомные подводные лодки. Пока молодой инженер. А там, глядишь, и опытным станет. Академик Курчатов тоже начинал с флота. В годы войны он вместе со своими коллегами, учеными из Ленинграда и флотскими минерами, разгадал устройство новых немецких мин, нашел способы их траления. Но это далось дорогой ценой. Люди жертвовали жизнью. У каждой мины было хитрое защитное устройство. Но Курчатов все разгадал. Талант. Так и твой Степан. Эх, и завидую я ему! – воскликнул Колосов. – Ходят на больших глубинах, ныряют под айсберги. А Северный полюс? Там ведь ледяное безмолвие!

Они все дальше уходили от берега. У крутой скалы, что высилась картузом над водой, свернули влево и направились в глубь острова. Боцман шагал торопливо, Лена едва поспевала за ним. Она впервые попала на этот остров, и ей все тут казалось интересным. Угрюмые скалы, заросшие мхом, камниглыбы, карликовые березки, кусты густого колючего можжевельника. Тихо на острове, только чайки гомонили. Они облепили всю скалу. Издали казалось, что ктото разбросал на камнях куски хлопка.

«Проворно шагает, камни обходит, как будто тут вырос», – подумала Лена, наблюдая за боцманом. Она то и дело спотыкалась, а ему хоть бы что. Ей хотелось передохнуть, но боцман спешил. Наконец у черного валуна он остановился.

Золототрубов А.М. След торпеды, 1982

— Ты что ж, Григорий Иванович, молчать пришел?

— Что прикажете, Павел Степанович?

— А я ничего не хочу приказывать. Петра, твоего братца, видал сегодня на бастионе, в вылазки просится. Матушка небось беспокоится?

— Матушка наша гордится Петей и Александром. Вы знаете, Александр был в Свеаборгском селе, там союзникам порядком досталось, ушли несолоно хлебавши.

— Да, на Балтике весь год окончился потерею Бомарзунда. Много шума из ничего. Я вот тоже весточку получил от старого сослуживца Василия Завойко. Соединенную эскадру с позором нашиотбили в Петропавловске-на-Камчатке.

Павел Степанович бросает в печь поленья и протягивает ноги к огню.

— Погоди, Григорий Иванович, ты что-то хитро выражаешься… Матушка ваша, выходит, только братьями довольна? Тебя не одобряет, что ли?

— Ни хвалить, ни ругать будто не за что. Пишу ей о чужих делах.

— А, все о том же!.. Ну хорошо, давай поменяю вас с Керном. Ты в мои флаг-офицеры, а он — на «Владимир». Только уж не пеняй, если пароходы будут в деле без тебя.

Бутаков даже вскакивает:

— На прорыв пошлете? Куда?

Григория Ивановича не только Павел Степанович, но и все знающие его офицеры привыкли видеть сдержанным. Помнят также высокую оценку, которую дал его умению вести артиллерийский бой незабвенный адмирал Корнилов.

— На прорыв? Какой прорыв? Для чего? Будто есть у нас порт, лучше Севастополя защищенный! — Адмирал неодобрительно взглядывает на взволнованное лицо командира «Владимира».

— Удивляюсь вам, Григорий Иванович. Таких результатов добились в дни осады, что только бы радоваться офицеру. Во-первых, стрельба с креном парохода позволила вам бросать бомбы почти за четыре версты. [385] Во-вторых, научили своих комендоров с выносной корректировкой стрелять по невидимой цели.

— Павел Степанович, ведь мало всего этого. Как удовлетвориться, когда товарищи гибнут на бастионах. А мы, пароходчики, вроде в тылу.

Зонин А.И. Жизнь адмирала Нахимова

— Ты что ж, Григорий Иванович, молчать пришел?

— Что прикажете, Павел Степанович?

— А я ничего не хочу приказывать. Петра, твоего братца, видал сегодня на бастионе, в вылазки просится. Матушка небось беспокоится?

— Матушка наша гордится Петей и Александром. Вы знаете, Александр был в Свеаборгском селе, там союзникам порядком досталось, ушли несолоно хлебавши.

— Да, на Балтике весь год окончился потерею Бомарзунда. Много шума из ничего. Я вот тоже весточку получил от старого сослуживца Василия Завойко. Соединенную эскадру с позором нашиотбили в Петропавловске-на-Камчатке.

Павел Степанович бросает в печь поленья и протягивает ноги к огню.

— Погоди, Григорий Иванович, ты что-то хитро выражаешься… Матушка ваша, выходит, только братьями довольна? Тебя не одобряет, что ли?

— Ни хвалить, ни ругать будто не за что. Пишу ей о чужих делах.

— А, все о том же!.. Ну хорошо, давай поменяю вас с Керном. Ты в мои флаг-офицеры, а он — на «Владимир». Только уж не пеняй, если пароходы будут в деле без тебя.

Бутаков даже вскакивает:

— На прорыв пошлете? Куда?

Григория Ивановича не только Павел Степанович, но и все знающие его офицеры привыкли видеть сдержанным. Помнят также высокую оценку, которую дал его умению вести артиллерийский бой незабвенный адмирал Корнилов.

— На прорыв? Какой прорыв? Для чего? Будто есть у нас порт, лучше Севастополя защищенный! — Адмирал неодобрительно взглядывает на взволнованное лицо командира «Владимира».

— Удивляюсь вам, Григорий Иванович. Таких результатов добились в дни осады, что только бы радоваться офицеру. Во-первых, стрельба с креном парохода позволила вам бросать бомбы почти за четыре версты. [385] Во-вторых, научили своих комендоров с выносной корректировкой стрелять по невидимой цели.

— Павел Степанович, ведь мало всего этого. Как удовлетвориться, когда товарищи гибнут на бастионах. А мы, пароходчики, вроде в тылу.

Зонин А.И. Жизнь адмирала Нахимова

26 В. П. Зубов. Император Павел 1: человек и судьба рина была своим собственным министром пропаганды. Ограничившись жестом, она окружила своего сына довольно посредственными учителями.

Главный воспитатель, Панин, по понятиям того времени честный, порядочный и преданный своему воспитаннику человек, был все же по своей природе человеком вялым, а являясь к тому же министром иностранных дел, был отягощен обязанностями больше, чем позволяла ему его леность. Он не мог посвятить себя воспитанию мальчика в той мере, в какой это было необходимо.

Поэтому следует только удивляться, что Павел, выйдя из детского возраста, обладал обширной интеллектуальной культурой и имел живой интерес к государственным делам, о которых он, по-видимому, основательно размышлял.

Императрица совсем не привлекала его к государственной деятельности, что было бы естественно по отношению к наследнику престола, напротив, она ревниво следила за тем, чтобы эта сфера оставалась только за ней самой и ее фаворитами. Лишь однажды она пообещала Павлу приобщать его к государственным делам, но никогда больше к этому разговору не возвращалась.

У Екатерины был инстинктивный страх перед Павлом, страх порождает враждебность, на враждебность матери сын отвечал враждебностью.

Новый удар настиг этого чувствительного юношу сразу же после достижения совершеннолетия. В 1773 г., когда Павлу не было еще 19 лет, Екатерина, спешившая обеспечить продолжение династии, заставила его заключить брак. Возможно, что уже тогда она думала передать корону внуку в обход законного наследника. Начались длительные переговоры, в которые активно включился хитрый король Пруссии, так же, как он это делал 30 лет назад при бракосочетании самой Екатерины. Фридрих II всегда был готов сыграть роль посаженного отца, если это обещало ему какую-нибудь выгоду в политическом отношении. Выбор императрицы пал на одну из трех дочерей ландграфа Гессенского —Вильгельмину. Требования к невесте наследника престола были такие же, какие ставила императрица Елизавета, когда искала супругу для своего племянника Петра и имела несчастье, по ее мнению, выбрать Софию Ангальт-Цербстскую, ставшую позже Екатериной.

Зубов В. П. Павел I. — СПб.; Алетейя, 2007

Новый удар настиг этого чувствительного юношу сразу же после достижения совершеннолетия. В 1773 г., когда Павлу не было еще 19 лет, Екатерина, спешившая обеспечить продолжение династии, заставила его заключить брак. Возможно, что уже тогда она думала передать корону внуку в обход законного наследника. Начались длительные переговоры, в которые активно включился хитрый король Пруссии, так же, как он это делал 30 лет назад при бракосочетании самой Екатерины. Фридрих II всегда был готов сыграть роль посаженного отца, если это обещало ему какую-нибудь выгоду в политическом отношении. Выбор императрицы пал на одну из трех дочерей ландграфа Гессенского — Вильгельмину. Требования к невесте наследника престола были такие же, какие ставила императрица Елизавета, когда искала супругу для своего племянника Петра и имела несчастье, по ее мнению, выбрать Софию Ангальт-Цербстскую, ставшую позже Екатериной. Во-первых, невеста должна быть из мелкого княжеского рода, чтобы она рассматривала этот брак как неожиданный подарок судьбы и поэтому оставалась бы скромной, благодарной и послушной государыне Екатерине. Во- вторых, невеста должна быть протестанткой для того, чтобы ее легко можно было обратить в ортодоксальную православную веру, что с принцессой- католичкой было бы невозможно. Но так же как Елизавета ошиблась в случае с Екатериной и пригрела на своей груди змею, точно так же ошиблась Екатерина в случае с Вильгельминой, в православии Натальей Алексеевной, которую Фридрих II называл своей Natalisation. Только горькое и неожиданное событие избавило Екатерину от тех многих забот, которые могла бы доставить ей невестка. Павел тотчас же влюбился в выбранную для него невесту, несмотря на то, что, по словам собственной матери, ее лицо было покрыто прыщами. Мать принцессы, ландграфиня Каролина, которую в Гессене называли Великая ландграфиня, весьма энергичная дама, приехала, чтобы уладить свои мелкие семейные дела в отсутствие своего супруга, скучного индивидуума, главной гордостью которого было считаться лучшим барабанщиком Германии.

Зубов В.П. Павел I, 2007

— А ну, братва, пойдем так, чтобы ни одна ветка под ногою не хрустнула! — сказал Мусьяченко.

Через полчаса до меня донесся его звонкий шепот:

— Внимание! Здесь проходил недавно человек. Как я узнал об этом? В какую сторону шел человек? Что нес на спине?

Мусьяченко хитро подмигнул мне: знал, что и я умею читать язык следов. На дереве белой ранкой светился свежий срез сучка: обломанная ветка лежала на тропе, молодыми побегами в ту же сторону, в какую шли и мы. Неподалеку с заросли шиповника был сбит снег, и пучок сена, трепеща на ветру, висел на шипах.

В лесу быстро темнело, становилось холоднее. Я видел, что команда устала и замерзла, но, к своему удовлетворению, ни в ком не замечал раздражения.

Лес все сгущался, идти становилось все труднее и труднее. Стало совсем темно. Вдруг в стороне мелькнул огонек. [23]

— Продолжать путь без единого шороха, — передал по цепи Мусьяченко, и, сознаюсь, я сжал в руке пистолет.

Минуты через три мы подошли к покосившемуся домику. Мусьяченко загрохотал в дверь прикладом и не своим голосом завопил:

— Открывай, предатель! Нарушитель закона!

— Гавриил я, лесник-старичок, — раздался за дверью дребезжащий от старости, но не от страха голос.

— Зачем же ты, старичок Гавриил, колхозное сено таскаешь?

— А затем, чтобы тебя на нем, Петр Петрович, спать положить! — Дверь открылась, на пороге тряслась в беззвучном смехе маленькая, тщедушная фигурка. — Я твою повадку, начальник, не забыл.

— А окна зачем не завесил? Немецкую авиацию накликаешь?

— Сегодня она не прибудет — облачно. Огонек же зажег, чтобы ты не заблудился.

В домишке было чисто и тепло. Лесник кинулся раздувать самовар. Поставил на стол огромную миску меда, разложил вокруг нее деревянные ложки.

— Не хлопочи, дед Гаврило, — сказал Мусьяченко, — сегодня мы угощаться не будем.

Игнатов П. К. Записки партизана

— «…И равнодушная природа красою вечною сиять», — ответил Женя. — Знаю, что «равнодушная» и даже враждебная подчас. А вот смотрю перед собою и не могу отделаться от чувства, что громады эти полны скорби, гнева и мести…

Узкая дорога вилась причудливым узором и временами, казалось, исчезала, столь круты и хитры были ее повороты. А за каждым поворотом ждало нас новое колдовство — то поляна, залитая солнцем, то мрачный, темный лес. И горы, горы, насколько хватает глаз.

Даже шесть месяцев спустя, когда каждая тропинка здесь была нами изучена и горы стали домом нашим, они так же волновали нас своею величавой, вековечной красотой.

Наступила наша первая партизанская ночь.

Крымская Поляна… Здесь был недавно лесозавод. Люди, работавшие на нем, ушли на войну. И вот опустевшие, никому не нужные жилища сразу наполнились человеческими голосами: партизанский отряд, измученный за день перевозкой, разгрузкой и сортировкой своих богатств, расположился на ночлег. Сладко потянуло дымком, вкусно захрустели овсом лошади.

Оружие и боезапасы мы сложили в стороне от прочих грузов. Назначив на ночь начальника караула, я крикнул Дакса. Всю дорогу ему приказано было находиться при Елене Ивановне, и сейчас он с восторгом устремился ко мне.

— Лежать здесь! — сказал я, указывая на груду оружия.

Дакс лег, но уши его были подняты вопросительно — «сам ты где ляжешь?» Я погладил его по голове — «здесь же, не волнуйся!» — расстелил одеяло, начал стаскивать ботинки. В это время раздалось грозное рычание. Дакс вскочил на ноги и, продолжая рычать, окаменел.

— Что такое? — удивился я. [56]

— Это я, Мусьяченко, — прозвучало из темноты, — хотел рядом с вами пристроиться, да, кажется, не удастся — не пускают.

С большим трудом мне удалось уговорить Дакса пропустить к оружию Петра Петровича, но больше за всю ночь никто не посмел приблизиться к нам.

Игнатов П. К. Записки партизана

— А ну, братва, пойдем так, чтобы ни одна ветка под ногою не хрустнула! — сказал Мусьяченко.

Через полчаса до меня донесся его звонкий шепот:

— Внимание! Здесь проходил недавно человек. Как я узнал об этом? В какую сторону шел человек? Что нес на спине?

Мусьяченко хитро подмигнул мне: знал, что и я умею читать язык следов. На дереве белой ранкой светился свежий срез сучка: обломанная ветка лежала на тропе, молодыми побегами в ту же сторону, в какую шли и мы. Неподалеку с заросли шиповника был сбит снег, и пучок сена, трепеща на ветру, висел на шипах.

В лесу быстро темнело, становилось холоднее. Я видел, что команда устала и замерзла, но, к своему удовлетворению, ни в ком не замечал раздражения.

Лес все сгущался, идти становилось все труднее и труднее. Стало совсем темно. Вдруг в стороне мелькнул огонек. [23]

— Продолжать путь без единого шороха, — передал по цепи Мусьяченко, и, сознаюсь, я сжал в руке пистолет.

Минуты через три мы подошли к покосившемуся домику. Мусьяченко загрохотал в дверь прикладом и не своим голосом завопил:

— Открывай, предатель! Нарушитель закона!

— Гавриил я, лесник-старичок, — раздался за дверью дребезжащий от старости, но не от страха голос.

— Зачем же ты, старичок Гавриил, колхозное сено таскаешь?

— А затем, чтобы тебя на нем, Петр Петрович, спать положить! — Дверь открылась, на пороге тряслась в беззвучном смехе маленькая, тщедушная фигурка. — Я твою повадку, начальник, не забыл.

— А окна зачем не завесил? Немецкую авиацию накликаешь?

— Сегодня она не прибудет — облачно. Огонек же зажег, чтобы ты не заблудился.

В домишке было чисто и тепло. Лесник кинулся раздувать самовар. Поставил на стол огромную миску меда, разложил вокруг нее деревянные ложки.

— Не хлопочи, дед Гаврило, — сказал Мусьяченко, — сегодня мы угощаться не будем.

Игнатов П. К. Записки партизана

— «…И равнодушная природа красою вечною сиять», — ответил Женя. — Знаю, что «равнодушная» и даже враждебная подчас. А вот смотрю перед собою и не могу отделаться от чувства, что громады эти полны скорби, гнева и мести…

Узкая дорога вилась причудливым узором и временами, казалось, исчезала, столь круты и хитры были ее повороты. А за каждым поворотом ждало нас новое колдовство — то поляна, залитая солнцем, то мрачный, темный лес. И горы, горы, насколько хватает глаз.

Даже шесть месяцев спустя, когда каждая тропинка здесь была нами изучена и горы стали домом нашим, они так же волновали нас своею величавой, вековечной красотой.

Наступила наша первая партизанская ночь.

Крымская Поляна… Здесь был недавно лесозавод. Люди, работавшие на нем, ушли на войну. И вот опустевшие, никому не нужные жилища сразу наполнились человеческими голосами: партизанский отряд, измученный за день перевозкой, разгрузкой и сортировкой своих богатств, расположился на ночлег. Сладко потянуло дымком, вкусно захрустели овсом лошади.

Оружие и боезапасы мы сложили в стороне от прочих грузов. Назначив на ночь начальника караула, я крикнул Дакса. Всю дорогу ему приказано было находиться при Елене Ивановне, и сейчас он с восторгом устремился ко мне.

— Лежать здесь! — сказал я, указывая на груду оружия.

Дакс лег, но уши его были подняты вопросительно — «сам ты где ляжешь?» Я погладил его по голове — «здесь же, не волнуйся!» — расстелил одеяло, начал стаскивать ботинки. В это время раздалось грозное рычание. Дакс вскочил на ноги и, продолжая рычать, окаменел.

— Что такое? — удивился я. [56]

— Это я, Мусьяченко, — прозвучало из темноты, — хотел рядом с вами пристроиться, да, кажется, не удастся — не пускают.

С большим трудом мне удалось уговорить Дакса пропустить к оружию Петра Петровича, но больше за всю ночь никто не посмел приблизиться к нам.

Игнатов П. К. Записки партизана

– Чего, сукин сын, головой крутишь? А? Бежать вздумал!

Петр едва устоял на ногах от жестокого удара в спину прикладом.

Из носа, изо рта хлынула кровь.

Он вернулся на родину.

Возвращение на родину

По команде фельдфебеля арестованные построились в одну шеренгу.

Фельдфебель, коренастый краснокожий мужик, стал перед строем и, покручивая рыжеватые усики, начал:

– Пока сюда не пожаловали господа офицеры, я вас поучу умуразуму. И ежели кто выкажет себя потом при господах офицерах невежей, тому… нда, тому не позавидую! Прямо скажу: не хотел бы я быть в его шкуре, хоть я и не из робких… Так вот – без дальних слов, посолдатски: чтобы с нынешнего дня выбить из башки всю свинскую дурь, какой вы понабрались у проклятых челаков. Не для свиней священная венгерская земля! Который из вас большевик или другая какая сволочь, обязан выступить на два шага вперед и выложить все, как на духу. Исповедаться, мать его, как перед патером! Понятно? А ежели кто хитрить вздумает, в молчанку играть, – ну, того…

Фельдфебель оборвал фразу и, сдавив левой рукой горло, выразительно мотнул головой на оголенные сучья акации.

– Так вот, – повысил он голос, – во имя христианского и национального возрождения нашей родины нужно, чтобы каждый сукин сын отвечал не только за себя, но и за соседа. Так то… И пусть не надеется, что мы вроде тех челаков, которые только и умеют, что клецки лопать да пятки лизать. Неет! Такого мы живо образумим. Без дальних слов, посолдатски! И намотайте себе это на ус, коли не хотите узнать, где раки зимуют… А и скоты вы! – продолжал он после некоторой паузы. – Право слово, скоты! Что бы кому из вас поинтересоваться: кто же, дескать, нас поучает? Так вот: с вами разговаривает знаменитый на семь комитатов господин фельдфебель Шимак. Поняли?.. А может, вы еще желаете знать, чем господин фельдфебель Шимак знаменит? Извольте, и на это отвечу: тем знаменит, что не переваривает он ни коммунистов, ни жидов, ни челаков, ни олахов.Такто.

Иллеш Б. Тисса горит, 1934

В назначенное время 19 июля бомбардировщики вылетели на боевое задание. Первую девятку Пе-2 вел капитан А. Г. Аквильянов, вторую — майор К. К. Петров. Бомбардировщиков сопровождала восьмерка истребителей Як-9. При подходе группы к цели артиллерия открыла интенсивный огонь по опорному пункту, чем способствовала более точному определению расположения позиций неприятельской артиллерии. Обе девятки Пе-2 прорвались к опорному пункту и нанесли по нему точный бомбовый удар. Огонь вражеской артиллерии был подавлен. Пехота пошла в наступление и, сломив сопротивление финнов, захватила объект.

Не снижался накал борьбы в воздухе. Воздушный противник предпринимал попытки наносить бомбовые удары по советским войскам. 28 июля на перехват 12 бомбардировщиков «Бристоль-Бленхейм» и 14 истребителей «Кертис-36», летевших на высоте 2500 м, была поднята шестерка Як-9 195-го истребительного авиаполка. В районе станции Лоймола звено капитана Т. Р. Крупина атаковало бомбардировщиков и шестерку истребителей непосредственного прикрытия, а пара старшего лейтенанта В. Н. Крымского связала боем восьмерку «кертисов» группы прикрытия. Финские летчики, почувствовав угрозу, отказались от намерения бомбить советские войска и взяли курс на свой аэродром. Лейтенант Б. Н. Карамышев, сблизившись с отставшим бомбардировщиком, двумя очередями сбил его. При выходе из атаки на Карамышева навалилось сразу шесть «кертисов». Отбивая их нападение на своего ведущего, лейтенант Н. Д. Капер с короткой дистанции поджег вражеский самолет. Новой победы добился Карамышев, обив «Кертис-36». По одному финскому истребителю уничтожили капитан Т. Р. Крушин и старший лейтенант А. П. Прохоров. Так в бою с 26 самолетами противника отважная шестерка обила пять машин, не потеряв ни одной своей {97}.

Больших успехов в воздушных боях в период наступательной операции добился молодой летчик этого полка младший лейтенант И. Ф. Бежанов. В августовский день он в составе пятерки истребителей, ведомых лейтенантом И. Ф. Радченко, вылетел на отражение группы вражеских бомбардировщиков, пытавшихся бомбить советские передовые части. Увидев ниже себя группу «бристоль-бленхеймов», Иван Бежанов сразу же пошел в атаку. Но пулеметная очередь прошла мимо цели. Сделав боевой разворот, он снова устремился на врага. Когда самолет противника запылал и свалился наземь, Бежанов заметил пни» один бомбардировщик и снова устремился в атаку. Враг хитрил, маневрировал. Но и этому «бристоль-бленхейму» не удалось уйти от возмездия.

Иноземцев И. Г. В небе Заполярья и Карелии

В назначенное время 19 июля бомбардировщики вылетели на боевое задание. Первую девятку Пе-2 вел капитан А. Г. Аквильянов, вторую — майор К. К. Петров. Бомбардировщиков сопровождала восьмерка истребителей Як-9. При подходе группы к цели артиллерия открыла интенсивный огонь по опорному пункту, чем способствовала более точному определению расположения позиций неприятельской артиллерии. Обе девятки Пе-2 прорвались к опорному пункту и нанесли по нему точный бомбовый удар. Огонь вражеской артиллерии был подавлен. Пехота пошла в наступление и, сломив сопротивление финнов, захватила объект.

Не снижался накал борьбы в воздухе. Воздушный противник предпринимал попытки наносить бомбовые удары по советским войскам. 28 июля на перехват 12 бомбардировщиков «Бристоль-Бленхейм» и 14 истребителей «Кертис-36», летевших на высоте 2500 м, была поднята шестерка Як-9 195-го истребительного авиаполка. В районе станции Лоймола звено капитана Т. Р. Крупина атаковало бомбардировщиков и шестерку истребителей непосредственного прикрытия, а пара старшего лейтенанта В. Н. Крымского связала боем восьмерку «кертисов» группы прикрытия. Финские летчики, почувствовав угрозу, отказались от намерения бомбить советские войска и взяли курс на свой аэродром. Лейтенант Б. Н. Карамышев, сблизившись с отставшим бомбардировщиком, двумя очередями сбил его. При выходе из атаки на Карамышева навалилось сразу шесть «кертисов». Отбивая их нападение на своего ведущего, лейтенант Н. Д. Капер с короткой дистанции поджег вражеский самолет. Новой победы добился Карамышев, обив «Кертис-36». По одному финскому истребителю уничтожили капитан Т. Р. Крушин и старший лейтенант А. П. Прохоров. Так в бою с 26 самолетами противника отважная шестерка обила пять машин, не потеряв ни одной своей {97}.

Больших успехов в воздушных боях в период наступательной операции добился молодой летчик этого полка младший лейтенант И. Ф. Бежанов. В августовский день он в составе пятерки истребителей, ведомых лейтенантом И. Ф. Радченко, вылетел на отражение группы вражеских бомбардировщиков, пытавшихся бомбить советские передовые части. Увидев ниже себя группу «бристоль-бленхеймов», Иван Бежанов сразу же пошел в атаку. Но пулеметная очередь прошла мимо цели. Сделав боевой разворот, он снова устремился на врага. Когда самолет противника запылал и свалился наземь, Бежанов заметил пни» один бомбардировщик и снова устремился в атаку. Враг хитрил, маневрировал. Но и этому «бристоль-бленхейму» не удалось уйти от возмездия.

Иноземцев И. Г. В небе Заполярья и Карелии

И. Ю. Баренбойм

М. Ф. Бондарев

С. А. Тарасюк

Б. М. Васильев

П. Ф. Белоруков

Старший сержант Думич, отличившийся на восстановлении многих мостов

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Революционный бронеавтодивизион

…Осенний петербургский день. Холодное тусклое солнце. Свет его еле пробивается в помещение мастерской сквозь почерневшие от копоти и пыли рамы. Воздух тяжелый от дыма горна и смрада паяльников. Голова кружится. Тошнит. Все углы, полки, верстаки, уставлены готовыми бронзовыми изделиями — канделябрами, чернильными приборами и строгими осанистыми бюстами. От нестерпимой духоты и тесноты хочется выскочить на улицу, взглянуть на солнце, глотнуть свежего воздуха. Но этого сделать нельзя. У самой двери — фанерная конторка хозяина мастерской Дмитрия Петровича Иванова. Из нее он наблюдает за своими рабочими. Каждый человек на виду. Чуть кто замешкался или что сделал не так, хозяин уже недовольно покряхтывает и ворчит:

— Ремизов, аль опять после похмелья. Молоток в руках дрожит…

Только три года я ходил в школу.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, отец сказал:

— Теперь можно тебя, сынок, определять в ученики к мастеровым. Возраст твой вышел.

Так я и попал в мастерскую бронзовых изделий Иванова. Работали в ней девять человек. Я стал десятым.

Подходил к концу 1912 год. Однажды утром наш чеканщик Андрей Петров вошел в мастерскую, посмотрел на конторку хозяина — пуста! Подмигнул нам своими умными, с хитринкой, глазами и вынул из бокового кармана пальто газету «Правда». Рабочие окружили его и попросили почитать вслух. [4]

Теперь трудно вспомнить содержание прочитанного. Но в тот день я впервые услышал имя Владимира Ильича Ленина. Мастера говорили о нем с затаенным дыханием, как о самом близком на свете человеке.

Кабанов П. А. Стальные перегоны

Когда самолет буксировал пару планеров, то на нем из числа курсантов находился сцепщик, который не всегда справлялся четко со своими обязанностями. Моченов моментально это замечал, и зычный голос его перекрывал шум старта:

— Долич, кто там на самолете баламутит?

— Там курсант Нужный, товарищ капитан.

— Немедленно высадить Нужного и посадить туда Ненужного! — приказывал капитан, а сам хитро улыбался, зная, что курсанта с такой фамилией нет.

Опять веселье на старте и разрядка.

Очень любили курсанты капитана с его строгостью, справедливостью, юмором и великой заботой о нашей братии. Ни у кого не возникало обиды на его острый язык.

Как-то вел он наш отряд в Рудино. Длинный тяжелый переход мог бы поручить мне, как старшине, а сам уехать на автомашине. Но шел с нами, впереди, высокий, худой, в голубых обмотках и ботинках [28] — бахилах. Недалеко от дороги паслись барашки, и вдруг два из них подняли головы в нашу сторону и заблеяли.

— Что, своих узнали? — повернувшись к ним, сказал Моченов. — Становитесь в строй, вместе дойдем до столовой, а там кто куда. Вас определим, где потеплей!

Смех, и усталость у нас — как рукой сняло.

Хорош был Моченов! В полетах давал полную инициативу курсантам, поэтому мы и выучивались быстро, сокращая программу. У капитана был явный педагогический талант, умение руководить личным примером… и весело…»

К настоящим учителям причисляют сейчас ветераны боевого планеризма и инструкторов — командиров звеньев: решительного, всегда элегантного Виктора Спорыхина; спокойного, уверенного Ивана Смирнова; немногословного, чуткого Петра Найдыша; отличного наставника Леонида Байбуса; Николая Пилясова и Василия Ильина; доброго человека и отменного методиста Владимира Завьялова; других старших товарищей, о которых рассказано на страницах этой книги.

Казаков В. Б. Боевые аэросцепки

Когда самолет буксировал пару планеров, то на нем из числа курсантов находился сцепщик, который не всегда справлялся четко со своими обязанностями. Моченов моментально это замечал, и зычный голос его перекрывал шум старта:

— Долич, кто там на самолете баламутит?

— Там курсант Нужный, товарищ капитан.

— Немедленно высадить Нужного и посадить туда Ненужного! — приказывал капитан, а сам хитро улыбался, зная, что курсанта с такой фамилией нет.

Опять веселье на старте и разрядка.

Очень любили курсанты капитана с его строгостью, справедливостью, юмором и великой заботой о нашей братии. Ни у кого не возникало обиды на его острый язык.

Как-то вел он наш отряд в Рудино. Длинный тяжелый переход мог бы поручить мне, как старшине, а сам уехать на автомашине. Но шел с нами, впереди, высокий, худой, в голубых обмотках и ботинках [28] — бахилах. Недалеко от дороги паслись барашки, и вдруг два из них подняли головы в нашу сторону и заблеяли.

— Что, своих узнали? — повернувшись к ним, сказал Моченов. — Становитесь в строй, вместе дойдем до столовой, а там кто куда. Вас определим, где потеплей!

Смех, и усталость у нас — как рукой сняло.

Хорош был Моченов! В полетах давал полную инициативу курсантам, поэтому мы и выучивались быстро, сокращая программу. У капитана был явный педагогический талант, умение руководить личным примером… и весело…»

К настоящим учителям причисляют сейчас ветераны боевого планеризма и инструкторов — командиров звеньев: решительного, всегда элегантного Виктора Спорыхина; спокойного, уверенного Ивана Смирнова; немногословного, чуткого Петра Найдыша; отличного наставника Леонида Байбуса; Николая Пилясова и Василия Ильина; доброго человека и отменного методиста Владимира Завьялова; других старших товарищей, о которых рассказано на страницах этой книги.

Казаков В. Б. Боевые аэросцепки

– Ну и ординарец у тебя, командир. Спящим узнает своего начальника. Из каких мест, товарищ? – подал он руку Дробязко.

– Москвич я, – ответил ефрейтор, вглядываясь в лицо крепыша: оно показалось ему знакомым, и даже очень знакомым.

– Москвич?! Да не может быть! – воскликнул человек в кожанке и с веселой хитринкой подмигнул: – Вот и не верю. Москвичи не устают. – Снял фуражку, обнажая седую голову.

Дробязко покосился на Кравцова, как бы спрашивая, кто это, и выпалил:

– Три ночи подряд на танке, как в лихорадке, уснешь и на ходу…

– Даа! – протянул седовласый и забеспокоился: – Отдыхайте, товарищ. Пусть поспит, он нам не помешает. Так, Петр Кузьмич? – повернулся седовласый к кряжистому и высокому человеку, стоявшему возле входа, в котором Дробязко сразу узнал командира дивизии генерала Кашеварова: он видел его перед наступлением, когда вместе с Кравцовым был в штабе дивизии. «Кто же этот, в кожанке? – продолжал тревожиться Дробязко. – По обращению повыше комдива. А ято расслабил подпруги, уснул, разнесчастная эта постель убаюкала молодца». Он еще долго ругал себя за оплошность, за то, что фашисты совсем лишились ума, не сдаются сразу, а драпают кудато в горы, отступают безостановочно, словно не знают, что за горами их могила, их неизбежный конец: чего уж при такой картине хорохориться!

Наконец досада притупилась, и Дробязко через некоторое время из услышанного разговора понял, что седовласый в кожаной тужурке действительно главнее комдива, что фамилия его Акимов, и Дробязко вдруг вспомнил, что много раз видел его портреты в книгах и календарях; и еще из разговоров Дробязко узнал, что Москва торопит быстрее очистить Крым от немецкофашистских захватчиков, что впереди, недалеко от Севастополя, на какойто незнакомой ему, Дробязко, Сапунгоре, гитлеровцы создают крепость – сплошную многоярусную линию из железобетонных укреплений и что Гитлер приказал какомуто генералу Енеке надежно закрыть этой крепостью ворота на Балканский полуостров, лишить русских возможности использовать Черное море.

Камбулов Н.И. Тринадцать осколков, 1966

– Мы сперва попробуем сами, – робко произнес Василий Михайлович.

– Смотрите, – слегка обиделся Петр Филатович. – Мы не каждый день такие добрые. Просто сейчас есть возможность.

– Если не справимся, придем опять, – пообещал я. – А пока нам нужна только машина.

– Грузовая?

– Легковая.

– «Газик» устроит?

– Вполне.

…Спать в гостинице мы легли пораньше, но долго не могли уснуть. В начале седьмого под окошком коротко и громко квакнул гудок: приехал райкомовский шофер Юра.

– Куда поедем? – спросил Юра, когда мы очутились на улице.

– Сперва за лопатами к Афанасии Федоровне.

– Минуточку, – ответил Юра и быстро зашептал: – По щучьему велению, по моему хотению… Прошу… – и распахнул дверцу.

На полу «газика» между передним и задним сиденьем лежали два отливающих синевой лома, три лопаты с сияющими белизной черенками, топор, ведро с длинной веревкой и даже металлическая «кошка».

– Наколдовать чтонибудь еще? – с хитрой улыбкой спросил Юра.

– Да, – серьезно ответил я ему. – Наколдуй нам, пожалуйста, удачу…

«Газик» понесся по асфальту вниз, к Днепру. Мы без задержки проскочили временный мост через реку и поползли по сыпучему песку в Лепляву. Возле сельсовета свернули, проехали мимо дома Афанасии Федоровны, в конце улицы опять повернули налево, и нас закачало на ухабах, затрясло на жестких корнях. Начался лес.

Для Василия Михайловича здесь уже начинались родные места. Он попросил Юру ехать помедленней и распахнул дверцу. В фигуре Швайко ощущалось напряжение. Он всматривался в очертания кустарника и облик деревьев, как в лица.

До лагеря оставалось версты две, когда Швайко выпрыгнул на дорогу и тут же растворился в зарослях.

– Юра! – наконец донесся его голос. – Жми прямо по дороге.

Мы медленно взяли с места и вскоре увидели улыбающегося Василия Михайловича. Он стоял в распахнутом пальто на верхней кромке высокого и крутого склона. Этот склон сплошь зарос кустарником. И лишь в том месте, где мы остановились, шла неширокая, покрытая редкой травой просека, словно здесь когдато пролегала дорога.

Камов Б.Н. Сумка Гайдара Повесть-поиск, 1982

Кузнецов хитро прищурился, и все посмотрели в ту сторону, где сидел Коршунов. Коршунов встал и растерянно смотрел на Кузнецова.

– Приказ я уже отдал, – продолжал Кузнецов, – и тебя, Александр Александрович, благодарю и поздравляю. К тебе у меня два вопроса: первый через сколько времени ты можешь выступить с первым отрядом, и второй через сколько времени, потвоему, первый отряд может быть на месте?

Коршунов молчал. Петров сосредоточенно сопел своей трубкой.

– Ну, так как?

– Выступить отряд, помоему, может через пять дней, – тихо заговорил Коршунов. – Поход займет дней десять. Может быть, даже двенадцать, товарищ начальник. Видите ли, на перевалах очень большие снега, и потом переправы и высоты там очень уж… Хотя в десять дней дойду, пожалуй… Через десять дней отряд будет на месте.

После совещания Кузнецов задержал Коршунова. Вдвоем они просидели над картой до семи часов утра. В семь пятнадцать Коршунов сел в поезд и в пять часов дня приехал в комендатуру.

5

Четыре дня прошли в сборах.

На пятый день рано утром красноармеец Суббота ввел в кабинет Коршунова молодого киргиза с одним глазом и со шрамом на щеке.

– Здравствуй, Алы.

– Здравствуй, командир.

– Садись, пожалуйста. Вот чай. Пей.

– Спасибо, командир.

– Сахар бери. Еще. Ты откуда русский язык так хорошо знаешь?

– Мальчишкой был – батраком работал у русского кулака.

– А потом?

– Потом работал у бая. Бай мне выбил глаз. Я говорил тебе?

– Говорил. Потом басмачом был?

– Ты же знаешь! Зачем ты, командир, спрашиваешь, что сам знаешь? Это плохо.

– Не злись, Алы. Ты много плохого сделал. Ты еще не расплатился за это.

– Не расплатился? Чем заплатить? Скажи мне, командир! Скажи мне, прошу тебя, чем заплатить? Скажи скорее. У меня кровь горит. Ты бы лучше расстрелял меня! Ведь я был басмачом, был врагом тебе, был врагом советской власти. Почему ты оставил меня на свободе? Почему ты мне хлеба дал? Почему ты мне дал жить, командир? Почему ты не убил меня, как бешеную собаку?

Канторович Л.В. Полковник Коршунов, 1964

Все командиры собрались, и Старик открыл совещание.

– Погиб Петров, – сказал он, – погиб наш товарищ, и мы должны отплатить за него. Шайтанбек, старый убийца, собирается к нам. Мы должны взять Шайтанбека, взять во что бы то ни стало, взять живым или мертвым. Лучше живым.

И Старик рассказал нам, как он хочет это сделать.

Уже несколько месяцев гонялся Старик за Шайтанбеком. Они хорошо знали друг друга, хотя никогда еще не виделись. Шайтанбек хитрил и путал следы, а Старик гонялся за ним и распутывал петли его следов и без устали преследовал банду. Шайтанбек прилагал все силы, чтобы не встречаться со Стариком, а Старик всеми силами добивался этой встречи. Осилить Шайтанбека было делом нелегким. Мы все это хорошо знали. Но так же хорошо мы знали, что невозможно переупрямить нашего Старика. В последний раз Шайтанбек едва удрал, потеряв в коротком бою половину своей банды. Теперь Старик снова разведал планы басмачей и снова приготовился встретить Шайтанбека, и эта встреча должна была наконец состояться.

Старик хорошо знал привычки Шайтанбека и решил, что после налета на тринадцатую заставу Шайтанбек поведет свою банду в другом месте, в месте, где его не будут ждать.

Очевидно, он выберет путь по долине. Тамто решил Старик сосредоточить главные силы.

Ну, на совещании длинных разговоров не было, потому что мы, командиры, и так очень хорошо всё знали. Пожалуй, только один сын Старика не знал всех подробностей, но он молчал и ни о чем не спрашивал.

Старик отдал последние приказания и уже в самом конце сказал, что вместо Петрова на тринадцатую заставу назначается Тарасовмладший.

Помню, я подумал, что похоже, будто Старик действительно хочет уберечь своего сына, – всем нам передалась уверенность, что Шайтанбек пойдет где угодно, только не через участок тринадцатой.

Уже брезжил рассвет, когда кончилось совещание. Собираться нам было недолго. Солнце еще не поднялось, а все мы уже разъехались из отряда.

Канторович Л.В. Полковник Коршунов, 1964

И князь Даниил кивнул Протасию Воронцу:

– Говори, боярин!

Протасий встал, поклонился князю, поблагодарил за честь.

Думные люди смотрели на него с завистью и опаской. Честь великая Протасию, но и ответ, в случае чего, не меньше. Осторожному лучше промолчать. Бог с ней, с честьюто!

Князь Даниил слушал неторопливую речь старого боярина и – в который уже раз! – радовался совпадению мыслей. Радовался, что придуманное им самим находит подтверждение в словах боярина, как будто не Протасий, а сам он держит речь перед замершими думными людьми.

Протасий Воронец советовал противопоставить великому князю Андрею союз трех дружественных князей – Даниила Московского, Михаила Тверского и Ивана, сына покойного великого князя, единственного законного наследника Переяславского княжества. Если помочь Ивану утвердиться в своей отчине, то можно не просто союзника приобрести, но благодарного навек друга…

Протасия поддержали тысяцкий Петр Босоволков, архимандрит Геронтий и другие думные люди. Умное слово сказано, почему бы не присоединиться?

Не видел иного решения и князь Даниил. Он согласно кивал, когда Протасий Воронец заключил:

– Надобно ссылаться с Михаилом и Иваном немедля, пока во Владимире не разобрались, что к чему. Послом в Тверь меня пошли, хитрый нрав князя Михаила мне доподлинно известен. Будь в надежде, княже: привезу мир и дружбу! А с Иваном лучше сам встреться – породственному, поотцовски. В отца место ты остался братиничу своему Ивану. В Москве встреться или по дороге на Переяславль, как Иван пожелает. Не время нынче спорить, кто к кому ехать должен, кому честь выше. Другое важно: дня лишнего не пропустить!

С боярином Протасием Воронцом в Тверь отправился архимандрит Геронтий, чтобы на месте скрепить договорную грамоту крестоцелованием.

А к князю Ивану поехал с крепкой охраной сотник Шемяка Горюн. Велено было Шемяке поспешать и говорить с Иваном уважительно, мягко, высказать родственную заботу князя Даниила о Переяславском княжестве. Но и намекнуть было велено, что без московской помощи навряд ли попадет Переяславль в руки Ивана, – чтобы Иван о том задумался…

Каргалов В.В. Русский щит Роман-хроника, 1985

Князь Даниил слушал неторопливую речь старого боярина и – в который уже раз! – радовался совпадению их мыслей. Радовался, что придуманное им самим находит подтверждение в словах боярина, как будто не Протасий, а сам он держит речь перед замершими думными людьми.

Протасий Воронец советовал противопоставить великому князю Андрею союз трех дружественных князей – Даниила Московского, Михаила Тверского и Ивана, сына покойного великого князя, единственного законного наследника Переяславского княжества. Если помочь Ивану утвердиться в своей отчине, то можно не просто союзника приобрести, но благодарного навек друга…

Протасий поддержали тысяцкий Петр Босоволков, архимандрит Геронтий и другие думные люди. Умное слово сказано, почему бы не присоединиться?

Не видел иного решения и князь Даниил. Он согласно кивал головой, когда Протасий Воронец заключил:

– Надобно ссылаться с Михаилом и Иваном немедля, пока во Владимире не разобрались, что к чему. Послом в Тверь меня пошли, хитрый нрав князя Михаила мне доподлинно известен. Будь в надежде, княже: привезу мир и дружбу! А с Иваном лучше сам встреться – породственному, поотцовски. В отца место ты остался братиничу своему Ивану. В Москве встреться или по дороге на Переяславль, как Иван пожелает. Не время нынче спорить, кто к кому ехать должен, кому честь выше. Другое важно: дня лишнего не пропустить!

С боярином Протасием Воронцом в Тверь отправился архимандрит Геронтий, чтобы на месте скрепить договорную грамоту крестоцелованием.

А к князю Ивану поехал с крепкой охраной сотник Шемяка Горюн. Велено было Шемяке поспешать и говорить с Иваном уважительно, мягко, высказать родственную заботу князя Даниила о Переяславском княжестве. Но и намекнуть было велено, что без московской помощи навряд ли попадет Переяславль в руки Ивана, – чтобы Иван о том задумался…

2

Каргалов В.В. У истоков России, 1979

— Но ни я, ни Петр Бойко в слесарном деле ни в зуб ногою.

— Бойко — хозяин мастерской, R ремонту ему руки прикладывать незачем. У него, как командира городского подотряда, своих дел невпроворот. А в мастерской будет заворачивать делами твой брат Алексей.

— О, Лешка сможет! Его на ювелирной фабрике хвалили: золотые руки, говорили. Вот как!

— Знаю, — хитро подмигнул Бадаев. — Ты будешь числиться его помощником, но имей в виду: насчет разведки с тебя весь спрос.

— Не подведем, Владимир Александрович! Ребята у меня что надо! — вспыхнул Яша, польщенный доверием командира.

— Тоже знаю. Вот только вам бы пару крепких слесарей подобрать в мастерскую, надежных ребят.

— Есть такие, — сразу вспомнил Гордиенко, — Шурик Хорошенко.

— Это который о складе горючего сообщил?

— Точно! Шурик слесарем на заводе работал, а силища в нем — во! — Яша растопырил руки, показывая, какие могучие плечи и грудь у Шурика.

Бадаев улыбнулся.

— Ну что ж, видно, хороший парень.

— И еще Сашу Чикова надо взять.

— Тоже слесарем работал?

— Нет, — почесал затылок Яша. — Работать не работал, но такой смекалистый до техники — ужас! В школьных мастерских все делал. Он сразу сообразит, что к чему, если Лешка покажет. А насчет надежности—будьте уверены, штормовой хлопец.

— Ну вот и хорошо, — снова поднялся с каменной скамейки Бадаев. — Вот мы с тобой и подобрали кадры. А теперь пойдем в клуб, наших ребят посмотришь.

— В клуб? — удивился Яша.

— Да, в клуб. У нас тут все есть — и клуб, и библиотеку. Твой тезка Яков Федорович Васин обещает даже киноаппарат у румын добыть. Вот только фильмов своих, советских, мы не припасли, а фашистского добра этого нам не надо. Обосновываемся, Яша, надолго. Воевать будем всерьез.

Владимир Александрович убрал со стола карту, взял в углу фонарь «Летучая мышь» и зажег его, а тот, что стоял на столе, прикрутил так, чтобы только не погас фитилек. Все это он делал молча, четкими, привычными движениями. Когда вышли из штабной пещеры, Бадаев сказал в темноту:

Карев Г.А. Твой сын, Одесса! (Героическая повесть), 1972

За эту жалобу ты, Авдонин, покажи им, где раки зи> муют, — обратился Сытин к! фельдфебелю.

'Слушаюсь, ваше благородие! — рявкнул Авдонин щелкнув' каблуками.'’

И действительно Авдонин показа1л команде, «где раки зимуют». Бели раньше .он бил трек-четырех солдат в день', ш после жалобы стал избивать 'человек по- пятнадцать. Из

12

120' человек Hie избитыми никто- не 'Оставался. Он бил да приговаривал:

'—• Вот вам -жалоба! |В,от вам) (прошение! Вот вам1 заявление! Я вам покажу, как на! меня жаловаться, сукины сыны Г

Он стал проводить ночные тревоги все чаще и чаще. Дел О! дошло до того>, что- в некоторые ночи фельдфебель делал даже noi две треноги: одну в час ночи, вторую в! три или четыре утра, После- же: (четырех часов рггаггь было некогда.

Дорого; обошлась первая и последняя жалоба! учебной команде. Это событие еще раз напомнила нам, что' никаких Жалоб на! начальников! -подавать нельзя было1, что бы они1 Ми сделали. Солдаты оставались бесправными, находясь во власти произвола офицерства.

Наконец настал день экзамена. Вое мы был» рады1 тому, что' скоро- избавимся от истязаний фельдфебеля Авдонина, пьяницы и вымогателя взводного Лоптакова. В жаркий майский день каварма учебной команды была вымыта1 и1 вычищена. нигде нельзя была найти: паутины, соринки. На экзамен! приехал командир 147 запасного! пехотного1 батальона:, генерал Лебедев. Экзамен проходил два дня: один день был отдан теории, а второй—'Практическим занятиям в' ноле. Все сто двадцать человек экзамен выдержали и были направлены по- своим, ротам../•')i

СМОТР

Я |и Григорий (Макарой чере|з! три с половиной месяца очутились опять в третьей роте, командиром которой, как и раМыше, был прапорщик Смирнов, а фельдфебелем—-все тот же -глуховатый Петро Филиппович Сорока. Вместе с нами в третью роту вернулись из учебной команды и Камышев 1C Непоклонов'ым. Непоклонов был житель Кузнецка и часто! из роты) и! да учебной команды самовольно отлучался домой. За это- ему от начальства частенько попадало. Непоклонов был здоровый, сутулый (блондин, с хитрым лицом, всегда улыбающийся и очень упрямый, с сильным xai- рактером’.

Карев П. Ф. Нас не укротили (Воспоминания об империалистической войне 1914-1917 гг. солдата русских войска во Франции). — Иваново Госиздательство Ивановской обл. 1937

—‘ За эту жалобу ты, Авдонин, покажи им, где раки зимуют,— обратился Сытин к! фельдфебелю.

— Слушаюсь, ваше, благородие!—рявкнул Авдонин, щелкнув1 каблуками.

И действительно Авдонин показаіл команде, «где раки .зимуют». Если раньше он бил трех-четырех .ооілдат в день1, то после жалобы стал избивать' человек по пятнадцать. Из

120“ человек не избитыми никто не оставался. Он бил да приговаривай:

’—‘ Вот вам жалоба! Вот івамі прошение! Вот вам' заявление! Я вам покажу, как на! меня жаловаться, сукины сыны!

Он стал проводить ночные тревоги все чаще и чаще. Дело: дошло до того, что' в некоторые ночи1 фельдфебель- делал даже по: две тревоги: одну в час ночи, вторую в три или четыре утра, После же: (четырех часов .спать было некогда:.

Дорого обошлась первая и последняя жалоба! учебной команде. Это событие еще раз напомнило, нам, что' никаких Жалоб на] начальников: подавать нельзя было', что бы они1 Ни сделали. Солдаты оставіались бесправными, находясь во власти: произвола офицерства:.

Наконец настал день экзамена. Вое мы были рады1 тому, что1 скоро, избавимся от истіязаіний фельдфебеля Авдонина, пьяницы и вымогателя взводного Лоптакова. В жаркий майский день казарма1 учебной команды была вымыта1 и1 вычищена. нигде нельзя было найти: паутины, соринки. На1 экзамен! приехал командир 147 запасного, пехотного1 батальона, генерал Лебедев. Экзамен проходил два дня: один1 день был отдан теории, а второй—практическим занятиям ,в< пос ле. Вое сто двадцать человек экзамен выдержали и были направлены1 по своим, ротам…1•') і

СМОТР

Я іи Григорий ІМакаров черей три с половиной месяца очутились опять ів третьей роте, командиром которой, как и райьше, был прапорщик Смирнов, а фельдфебелем — все тот же глуховатый Петро Филиппович Сорока. Вместе с нами в третью роту вернулись из учебной команды и Камышев с Непоклоновым. Непоклонов1 был житель Кузнецка и часто из роты| иі из, учебной команды самовольно1 отлучался домой. За это ему от начальства! частенько попадало. Непоклонов был здоровый, сутулый блондин, с хитрым лицом, всегда улыбающийся и очень упрямый, с .сильным ха:- рактером'.

Карев П.Ф. Нас не укротили (Воспоминания об империалистической войне 1914-1917 гг. солдата русских войска во Франции), 1937

– Не узнаешь, Захаровна?

– Старая Захаровна стала… Внуки вон какие повырастали.

– Высохла, сморщилась, а все такая же…

– Какая уж есть… В сырую землю гляжу.

– Хитришь. Небось думаешь дождаться зятя да внука изза Волги, а?

– Бога гневить нечего, – Захаровна вздохнула. – Своя печаль чужой радости дороже.

– И в бога веришь! Слабо красный зятек агитировал. Не поддалась. Даже иконы не сняла.

– А в шею, добрый человек, никто не гнал. Сама по себе жила.

Комендант тяжко опустился на стул, тарабанил по скатерти.

– Выходит, не узнаешь, Захаровна… Так, так… А дочка признала вот…

Быстриха, лишь бы не уйти с пустыми руками, достала из шкафа какуюто тарелку и вышла.

– Мдаа… Много из Сала воды утекло. Обмелел… Рылся в карманах, искал сигару. Раскуривая, глянул искоса на Любовь Ивановну.

– Вырастила Петра. На карточке на меня похож. Упругими струями выходил из ноздрей дым. Глаза его както сразу потеряли искристый блеск. Появилось в них недоброе, потаенное… Хлопнул в ладоши.

Вошел Вальтер. Отвесил хозяйке легкий поклон.

– А это мой сын, – представил комендант. – Законный наследник. Коекому и перед ним придется ответ держать тут…

Тягуче заскрипел под ним стул. Наморщившись, он коротко бросил:

– Нука, молодого пана.

Брови у Любови Ивановны дрогнули.

– Прошу… Не надо его сюда… Глаза их встретились.

Подвигал он во рту языком сигару. Махнул. Вальтер вышел.

– Гм, скрываешь…

Любовь Ивановна уже ругала себя за испуг. Потуже скрестила на груди руки, желая собрать воедино волю и силу.

– С Петькой ладят?

– Им нечего делить.

– Коммунары, гм…

Поднялся комендант. Прохаживаясь, под скрип половиц заговорил:

– Потянуло на родину… Степь, Сал… Никак не надышусь полынным воздухом… Сыну имение свое показывал. Постарел сад. Новый поднялся рядом. А тополя! Могилку нашел… материпокойницы. Под той грушей… возле беседки, что была… От домов – ямы одни… И бурьяны… Колька твой спалил… – Остановился против нее. А он высоко прыгнул. От пастуха… в дивизионные комиссары! Это генерал, попрошлому.

Карпенко В.В. Отава, 1965

— Поглядим, кто больше страху нагонит пруссакам, — посмеивался Константин, глядя хитро на Щорса. — Ты своими ночными вылазками, не то наши агитаторы…

— Прошлой ночью мои разведчики в Кустичах сняли с виселицы твоего агитатора, — сказал Квятек, остужая развеселившегося дружка.

— А по-моему, всяко надобно бить, что ни попадется под руку… Гнать их, сволочей, захребетников, с нашей земли, — мрачно отозвался и Петро Лугинец.

Помыслы у всех были об Украине. Во сне и наяву ждали, когда ступят на свою черниговскую землю. Набирались роты, заполнялся строй. Каждый день прибывали люди. Немобилизованные шли сами; иные со слезами просились в полк.

Казалось, все идет по-доброму. А беда надвигалась. Изнутри, невидимая, вползала. Немногие в полку ощущали ее приближение. Враг использовал каждую щелку, маломальскую прореху, каждое неосторожное слово, неверный шаг. Иванов, председатель парторганизации, сдержал слово — подключил унечского чрезвычкома Трифонова. Тот со своими чекистами перекрыл кое-какие тайные тропки из поселка в солдатские бараки за путями. В первую же ночь попалось несколько человек, «цивильных» и военных. Народ оказался пришлый. Всю осень через контрольнопропускной пункт Клинцы — Унеча бредут пешком по шпалам военнопленные — немцы распускают концентрационные лагеря. В Унече пограничные власти после беглой проверки сажают их в теплушки и отправляют в Брянск. Многие остаются, напрашиваются в полк, кому некуда идти, кого не особо ждут дома. Среди них и попадаются «военнопленные», кто вчера только в Новозыбко- ве сменил синий жупан гайдамака на измызганную серую шинель с чужого плеча.

После недавнего крупного набега в полку произошло событие, взбудоражившее все бараки. Двое парней из пятой роты батальона Зубова при отходе от Робчика бросили станковый пулемет «максим». Удачно, на него налетел комроты Тищенко; пулемет был благополучно доставлен

Карпенко В.В. Щорс, 1974

Насколько сблизились к тому времени желания гитлеровцев и позиции некоторых западных руководителей, видно из указания, которое Черчилль отдал фельдмаршалу Монтгомери:

«Тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легко можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».

Вот какие случаются метаморфозы не только в политике, а даже на поле боя, где еще полным ходом [725] идет сражение: наш союзник, который не раз клялся в верности и обещал поддерживать нас в освободительной борьбе, уже готовится вместе с врагами, используя его оружие и его солдат, встать на пути возможного советского наступления!

Необходимость как можно быстрее овладеть Прагой вытекала не только из желания скорее завершить войну, но и еще из того, что в Праге чехи, окрыленные успехами советских войск, подняли восстание. Шернер отдал своим войскам приказ: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами».

Читатели уже знают Шернера, его жестокость и могут поэтому представить себе, что значат в его устах слова «подавить всеми средствами».

На Прагу со всех сторон двинулись гитлеровские войска. Прага нуждалась в быстрой и решительной помощи. Об этом руководители Пражского восстания сообщали по радио.

Ставка приказала 1-му, 2-му и 4-му Украинским фронтам в самое кратчайшее время спланировать и подготовить Пражскую операцию, оказав помощь восставшим чехам.

В этот день у генерала Петрова побывал корреспондент «Правды» Борис Полевой, мне кажется интересным их разговор.

Петров говорил, показывая на карту, где дивизии Шернера занимали часть Саксонии, Австрии, почти всю Чехословакию.

— Нам кажется, у этого Шернера хитрая задумка. И силы у него есть. Трудно предположить, что такой военный, как Шернер, не понимает, что с Берлином все кончено. Он не так наивен, чтобы на что-то надеяться. Наверняка мечтает двинуть свою мощную группу на запад и соединиться с союзниками. Части у него боеспособны. Тут все может быть. Может ввалиться в Прагу, засесть там, занять оборону и… разрушить этот город, который совсем не пострадал.

Карпов В. В. Полководец