Но бывало, в суматохе Северной войны трудно было отыскать заимодавца, способного дать армии на время большую сумму денег, и в дело шли личные средства высших командных чинов. Так, в 1715 году Адам Вейде сообщил в письме Брюсу, что ввиду «великой нужды» он принял решение «до времени ссужать своими деньгами» находящихся в Лефортовском полку пушкарей.

А особенно затруднительным становилось снабжение деньгами тех полков, которые воевали за пределами России. В 1716 году, к примеру, жалованье удалось переправить «нашим» в Данию на ластовых (грузовых) судах вместе с провиантом. Но в следующем году Петр принял решение переводить окладные деньги находящимся в Дании русским войскам следующим образом: торговым людям было приказано свозить на ярмарку в Архангельск юфть (до 100 тысяч пудов), где пуд кожи приобретался казной за 4 рубля, после чего товар на судах отправляли в Данию, продавали, а вырученные деньги и шли на уплату воинского жалованья. Понятно, что столь «хитрые» способы доставки денег за границу лишали русских воинов возможности получать свои оклады своевременно. После Северной войны войска, следующие в заграничные походы, снабжались по возможности валютой.

Нетрудно понять, почему так заботила воинских начальников своевременная выдача окладов военнослужащим. Малопоместные и беспоместные офицеры кормились и одевались на жалованные деньги, а отсутствие окладных денег у нижних чинов тормозило построение им одежды, которая шилась на вычтенные из их жалованья суммы, госпитали отказывались их принимать ввиду не сделанного «в медикамент» отчисления. Еще в 1723 году Военная коллегия, беспокоясь о качестве несения солдатами службы, так отвечала на доклад Главного комиссариата: «Уже какое великое время армия без жалованья, и какую несносную нужду терпят не токмо солдаты, но и офицеры, ис которых многие дневной пищи не имеют, а солдатам хотя провиант и дается, но с одним хлебом и водою; какой кураж быть может, каждый о том рассудит, чтож за армия будет, когда и офицеры, и солдаты наги, и босы, и голодны будут».

В штабе фронта эти данные обрабатывались, сличались с аэрофотоснимками. Петр Петрович Евстигнеев, как всегда, сам очень кропотливо изучал каждый документ. И все, даже разведка в тылу противника, подтверждало, что особых изменений в составе и расположении шлиссельбургско-синявинской группировки не происходит.

Командующий 18-й немецкой армией Линдеман довольно хитро распределил войска. Он держал сравнительно мало их непосредственно в обороне (всего около двух дивизий против нашей 67-й и четыре — против [207] Второй ударной армии Волховского фронта). Зато создал крупный оперативный резерв в составе четырех дивизий. В зависимости от обстановки он мог бросить его и против волховчан, и против нас.

Эти дни, наполненные обилием важных и разнообразных дел, летели незаметно. Л. А. Говоров решил завершить подготовку к операции военной игрой с участием командования 67-й армии и командиров дивизий. В основу занятия он положил реальный план операции, разработанный генерал-майором М. П. Духановым и утвержденный Военным советом фронта.

В первом эшелоне на штурм левого берега предстоит идти 45-й гвардейской (бывшая 70-я), 136-й, 268-й и 86-й стрелковым дивизиям, испытанным в частных операциях летом и осенью.

Закалились, возмужали в боях и их командиры. Здесь скажу лишь о некоторых из них. Командир 45-й гвардейской А. А. Краснов недавно получил звание генерал-майора.

Командующий ценит его бесстрашие в бою, его энергию, близость к солдатам. Краснов не прочь и покрасоваться — отрастил себе пышные рыжие усы. В дивизии появилось много усачей. На фронте ее стали величать «дивизией усатых энтузиастов».

Славился на нашем фронте и командир 136-й стрелковой дивизии Николай Павлович Симоняк. Бойцы уважительно звали его «батька» не только за то, что он носил шапку-кубанку и черный дубленый полушубок. Они уважали своего генерала за большую человечность, за заботу о подчиненных. Николай Павлович знал многих солдат по имени. Он, бывало, не забудет ни одного бойца или командира, попавшего в госпиталь, и обязательно вернет по излечении обратно «в свое хозяйство». Да они и сами иной раз убегали из госпиталя на передовую, не долечившись. Когда Симоняку и его комиссару И. Е. Говгаленко говорили, что дивизия у них наполовину из раненых состоит, те только хитровато посмеивались да отшучивались:

С этого момента произошел окончательный перелом. Части 291-й дивизии вместе с гвардейцами Симоняка закончили уничтожение противника на Дудергофских и Кавелахтских высотах, а через Красное Село на Рус-ско-Высоцкое и Кипень двинулись две танковые бригады и два самоходных артиллерийских полка. Вражеские войска начали спешно отходить из создающегося «мешка».

И вот вечером 19 января после взятия частями 43-й дивизии Ропши произошла, наконец, встреча войск Второй ударной армии и 42-й. Этот торжественный момент был зафиксирован специальным актом прямо на поле боя. Исторический документ подписали полковник И. М. Турьян, подполковник И. К. Хармышев, подполковник Черныш, лейтенант М. П. Фисенко и другие.

Так завершился первый — шестидневный — этап операции. Это был. очень большой успех. Однако, хотя петергофско-стрельнинская группировка врага перестала существовать и в ходе прорыва две пехотные немецко-фашистские дивизии были разгромлены, а пять дивизий понесли огромные потери, все же полного окружения [341] противника в этом районе, как замышлялось, не произошло. В плен было взято более тысячи человек, а несколько тысяч немецких солдат и офицеров успели избежать окружения. Но вся материальная часть петер-гофско-стрельнинской группировки, в том числе 85 осадных орудий калибром от 162 до 400 миллиметров, обстреливавших Ленинград во время блокады, были захвачены нашими войсками{24}.

Как намечалось планом, после соедидашия 42-й и Второй ударной армий последовал их немедленный маневр в сторону Гатчины — «узла узлов» в южной зоне блокады Ленинграда.

П. П. Евстигнеев насчитывал в этом районе части шести немецких пехотных дивизий.

— Можно подумать, что у Линдемана в кармане полно двойняшек, — говорит Гусев, рассматривая разведывательную карту. — Шестьдесят первая и против Фе-дюнинского, и в Гатчине… Полки сто семидесятой тоже в нескольких местах. Двести пятнадцатая помечена и в Гатчине, и на дороге в Пушкин… Следы заметает эта хитрая лиса, Петр Петрович?

В штабе фронта эти данные обрабатывались, сличались с аэрофотоснимками. Петр Петрович Евстигнеев, как всегда, сам очень кропотливо изучал каждый документ. И все, даже разведка в тылу противника, подтверждало, что особых изменений в составе и расположении шлиссельбургско-синявинской группировки не происходит.

Командующий 18-й немецкой армией Линдеман довольно хитро распределил войска. Он держал сравнительно мало их непосредственно в обороне (всего около двух дивизий против нашей 67-й и четыре — против [207] Второй ударной армии Волховского фронта). Зато создал крупный оперативный резерв в составе четырех дивизий. В зависимости от обстановки он мог бросить его и против волховчан, и против нас.

Эти дни, наполненные обилием важных и разнообразных дел, летели незаметно. Л. А. Говоров решил завершить подготовку к операции военной игрой с участием командования 67-й армии и командиров дивизий. В основу занятия он положил реальный план операции, разработанный генерал-майором М. П. Духановым и утвержденный Военным советом фронта.

В первом эшелоне на штурм левого берега предстоит идти 45-й гвардейской (бывшая 70-я), 136-й, 268-й и 86-й стрелковым дивизиям, испытанным в частных операциях летом и осенью.

Закалились, возмужали в боях и их командиры. Здесь скажу лишь о некоторых из них. Командир 45-й гвардейской А. А. Краснов недавно получил звание генерал-майора.

Командующий ценит его бесстрашие в бою, его энергию, близость к солдатам. Краснов не прочь и покрасоваться — отрастил себе пышные рыжие усы. В дивизии появилось много усачей. На фронте ее стали величать «дивизией усатых энтузиастов».

Славился на нашем фронте и командир 136-й стрелковой дивизии Николай Павлович Симоняк. Бойцы уважительно звали его «батька» не только за то, что он носил шапку-кубанку и черный дубленый полушубок. Они уважали своего генерала за большую человечность, за заботу о подчиненных. Николай Павлович знал многих солдат по имени. Он, бывало, не забудет ни одного бойца или командира, попавшего в госпиталь, и обязательно вернет по излечении обратно «в свое хозяйство». Да они и сами иной раз убегали из госпиталя на передовую, не долечившись. Когда Симоняку и его комиссару И. Е. Говгаленко говорили, что дивизия у них наполовину из раненых состоит, те только хитровато посмеивались да отшучивались:

С этого момента произошел окончательный перелом. Части 291-й дивизии вместе с гвардейцами Симоняка закончили уничтожение противника на Дудергофских и Кавелахтских высотах, а через Красное Село на Рус-ско-Высоцкое и Кипень двинулись две танковые бригады и два самоходных артиллерийских полка. Вражеские войска начали спешно отходить из создающегося «мешка».

И вот вечером 19 января после взятия частями 43-й дивизии Ропши произошла, наконец, встреча войск Второй ударной армии и 42-й. Этот торжественный момент был зафиксирован специальным актом прямо на поле боя. Исторический документ подписали полковник И. М. Турьян, подполковник И. К. Хармышев, подполковник Черныш, лейтенант М. П. Фисенко и другие.

Так завершился первый — шестидневный — этап операции. Это был. очень большой успех. Однако, хотя петергофско-стрельнинская группировка врага перестала существовать и в ходе прорыва две пехотные немецко-фашистские дивизии были разгромлены, а пять дивизий понесли огромные потери, все же полного окружения [341] противника в этом районе, как замышлялось, не произошло. В плен было взято более тысячи человек, а несколько тысяч немецких солдат и офицеров успели избежать окружения. Но вся материальная часть петер-гофско-стрельнинской группировки, в том числе 85 осадных орудий калибром от 162 до 400 миллиметров, обстреливавших Ленинград во время блокады, были захвачены нашими войсками{24}.

Как намечалось планом, после соедидашия 42-й и Второй ударной армий последовал их немедленный маневр в сторону Гатчины — «узла узлов» в южной зоне блокады Ленинграда.

П. П. Евстигнеев насчитывал в этом районе части шести немецких пехотных дивизий.

— Можно подумать, что у Линдемана в кармане полно двойняшек, — говорит Гусев, рассматривая разведывательную карту. — Шестьдесят первая и против Фе-дюнинского, и в Гатчине… Полки сто семидесятой тоже в нескольких местах. Двести пятнадцатая помечена и в Гатчине, и на дороге в Пушкин… Следы заметает эта хитрая лиса, Петр Петрович?

14 мая в Комитете министров рассматривалось представление военного министра о передаче Медико-хирургической академии из военного ведомства в ведение Министерства народного просвещения (см. комментарий 370). Министры внутренних дел Тимашев и народного просвещения Толстой предлагали передать Академию из военного ведомства и преобразовать ее в медицинский факультет Петербургского университета. Милютин решительно протестовал против этого.

В связи с тем, что Комитет не мог прийти к какому-либо решению, была создана комиссия под председательством государственного контролера Грейга для подробного изучения этого вопроса (ЦГИАЛ, ф. 1263, 1874 г., д. 3710, лл. 210—232; см. также «Дневник Д. А. Милютина», т. I. М., 1947, стр. 155—156).

14 мая 1874 г. в Комитете министров рассматривалось представление министра государственных имуществ «О последствиях проведенных торгов на отдачу Березовского месторождения жильного золота в частные руки».

Вопрос о передаче в аренду Березовских приисков был решен Комитетом министров в конце 1873 г. Согласно этому решению, утвержденному Александром II 14 декабря, торги на прииски были назначены на 8 мая 1874 г. Претендентами являлись полковник Асташев и дворянин В. Базилевский. Валуев предложил сдать прииски в аренду полковнику Асташеву, предложившему на торгах более высокую покупную плату. Комитет министров согласился с мнением Валуева (ЦГИАЛ, ф. 1263, д. 3710, 1874 г. «Особый журнал 14 мая», ст. 310, лл. 115—122).

Назначение Шувалова послом в Лондон означало его падение, как фактического диктатора, опекавшего самого Александра II. Главенствующая роль Шувалова в решении государственных дел единодушію признавалась его современниками. Даже наследник престола вел. кн. Александр Александрович называет Шувалова в своих дневниках «Петром IV» (см. ЦГИАМ, ф. 677). Милютин, говоря об увольнении Шувалова, пишет в своем дневнике: «Все недоумевают, как объяснить назначение гр. Шувалова: одни видят в этом хитрый расчет с его стороны, шаг в министры иностранных дел… Другие думают, что назначение в Лондон есть почетное удаление, опала, что государь уже тяготится опекой гр. Шувалова, его нахальством, его интригами. Некоторые же приписывают удаление гр. Шувалова тому, что он открыто отзывался о государе крайне непочтительно и неприлично» (в первом варианте: «открыто говорит о нем, как об идиоте, сделавшемся совершенно неспособным к делам государственным» («Дневник Д. А. Милютина», т. I. М., 1947, стр. 159—160).

Замысел Ахмад Шаха стал известен нашей разведке. Начальник Главного разведывательного управления доложил об этом Н. В. Огаркову, тот вызвал меня, и мы втроем начали обсуждать, как лучше поступить: начать операцию раньше отвода отрядов Ахмад Шаха или вообще отказаться от военных действий в Панджшере. Не затрагивая самолюбие С. Л. Соколова, решили, что все это должны будут ему докладывать наши разведчики, но в настоятельной форме. Через пару дней поступило сообщение, что Сергей Леонидович объявил: «Операция будет проводиться в установленные сроки. Никуда Ахмад Шах не уйдет — это сам Ахмад Шах распространяет такие слухи».

Мы забеспокоились: если Ахмад Шах уйдет, то удар придется по пустому месту. Петр Иванович Ивашутин получил от начальника Генштаба распоряжение, чтобы начальник разведки 40-й армии и генерал-разведчик в Оперативной группе доложили официально, что противник уходит из Панджшера. Так что если будет проводиться операция, то она может быть обречена. К сожалению, Сергей Леонидович не прислушался к тому, что ему докладывалось. Не прислушался к этому и главный координатор боевых действий генерал В. А. Меремский. В итоге проведенная двухчасовая авиационная подготовка, затем почти полуторачасовой артиллерийский огонь, вслед за этим еще один удар авиации и, наконец, атака оказались бессмысленными. Наступающие части, пронизав все ущелье, не встретили никакого сопротивления. Не было и трупов, не было и пленных, не было и населения. Тогда решили преследовать противника в направлении ледников. Но и здесь мятежников не оказалось.

А хитрый и умный Ахмад Шах Масуд вывел свои отряды и население не назад, на север, а наоборот — вперед, на юг, в районы Ниджраб, Чарикар, Хост-о-Ференг. В зеленую, хорошо обжитую зону. И выводил он их ночами по соседним ущельям и только им известным тропам.

Этот случай, конечно, не украшал ни Оперативную группу Минобороны, ни командование 40-й армии того времени. Кое-кто посмеивался над способностями наших военных руководителей. Но ради справедливости надо отметить, что Ахмад Шах долгое время водил за нос разведчиков КГБ и в итоге обвел вокруг пальца — пообещал с ними заключить договор, но в последний момент отказался. Да и то, что Ахмад Шах постоянно пасся в афганском Генштабе (как и другие шпионы), наше КГБ тоже не украшало — контрразведчики должны были пресечь все это. В этой «знаменитой» Панджшерской операции «заслуги» Министерства обороны и КГБ СССР были приблизительно равные.

— Слушаюсь, Александр Семенович.

— Вот так лучше будет! Они ведь меня терпят только за мои военные знания и верность делу. Меня никакой комиссар не купит! А сами они на любую подачку идут, хоть за немцами, хоть за Петлюрой, а попадись такой "патриот" чекистам — сразу расплачется: "Ах, я насильно мобилизован! Ах, я душой с вами!" Тьфу! — Аркадьев плюнул и выругался.

— Это точно! — поддержал Борода.

— Я скажу вам доверительно, Павел Афанасьевич, мне большевики, хоть и ненавистны, но все же они порядочней всяких Петлюр и Скоропадских. Они хоть Россией не торгуют. Есть у большевиков еще какая-то большая вера, какой-то бог…

— Да что вы, Александр Семенович, — удивленно возразил Борода, — они же атеисты, безбожники! Какой у них бог!

— Я, Павел Афанасьевич, может, не так выразился. Бог не бог, а вера у них в свое дело прямо непостижимая. Попался тут недавно моим хлопцам один краснопузик, чекист. Уж его били, били, а он смеется. Живым в землю закопали, так и сдох, а пощады не попросил.

Борода скрипнул зубами.

— Что с вами, Павел Афанасьевич?

— Ничего, ничего, что-то крутануло в животе, — с усилием выговорил Кирилл. — Наверно, от этого проклятого самогона… Вот и прошло… Знаете, как ножом кольнуло. Никак к этой гадости не могу привыкнуть… Скорей бы тут кончать…

— А я уже всеми помыслами на юге. Этих вояк видеть не могу. Да и что можно сделать с отрядом в пятьдесят — сто человек! Мне бы тысчонки три! Собрать их в единый кулак да ударить по тылам Красной Армии!.. Но ничего не выходит: не хотят атаманы объединяться, а Махно — эта хитрая сволочь — уже к Советам примазался.

— Да, снами Махно не гулять, — подтвердил Борода. — Его высокопревосходительство Петр Николаевич Врангель прямо так и сказал: "Махновцев в плен не брать, рубить их, как капусту, а самого Махно поймать, засмолить в бочке, а кто поймает — солдат или казак — произвести в офицеры, а офицера — в полковники".

– Иди, скажи: нет, мол, ничего, чтобы она не орала.

– Так ведь и лезут, так и лезут! Видно, они чтото затевают…

– Перехитрить хотят мужика. Ну, это еще видно будет, кто хитрей.

Хмелянчук, повидимому, продолжал торговать, только он делал все тайком, тишком, так что в деревне ничего не знали, а только подозревали, строили догадки, не скрывая зависти.

Деревня богатела, но в то же время утрачивала и память о прошлом. Раньше не было денег на соль, а в местечке стояли целые мешки соли – приходи и бери; теперь деньги были, а соли – ни щепотки. Раньше не было денег на керосин, а керосину были целые бочки; теперь деньги валялись, как сор, а керосин гдето прятали спекулянты.

– Порядки! – говорила Мультынючиха, оттопыривая губы. Теперь она набралась храбрости и уже вслух сплетничала об Овсеенко.

– Пьянчуга, да и все тут… На дивчат засматривается… Я, конечно, не знаю, а только говорят, будто рафанюкова Параска к нему бегает…

– Неужто? Замужняя ведь!

– А что ей? Сперва с Петром, теперь с этим.

Бабы ахали, пожимали плечами. Мультынючиха повторяла вслед за Хмелянчуком:

– Им что? У них возьмет вот такой бабу на три месяца, а потом бросит, и с другой… Такие у них свадьбы.

– Уж вы скажете!

– Давно известно, что у них так. Раз в бога не верят, так чего им?

Паручиха яростно защищала советскую власть:

– Э, мало ли что болтают… Были разве когда у моих детей башмаки? Нет. А теперь есть. Были у моих детей джемперы? А теперь есть. Вот оно что значит советская власть.

– Верно. Только вот кончится скоро все это, – тихо и скромно вставил Хмелянчук.

– Что кончится?

– А вот яйца, молоко, творожок…

– Как это: кончится?

– Известно. Того и гляди колхозы будут, все в колхоз и пойдет. Кончится и с яйцами и с маслом…

Пожал я моим ребятам руки, может быть, в последний раз, и поскакал обратно на заставу. Там собрал весь мой наличный состав, а всех нас, включая повара и писаря, было примерно человек сорок, коротко объяснил обстановку и выделил три подвижные группы по пятьшесть бойцов и командиров. Одну послал на левый фланг, к парку, в распоряжение старшины Привезенцева. Другой, во главе с нашим комсомольским секретарем Шабалиным, дал задание – в случае прорыва противника обеспечить оборону заставы, а пока поддерживать фланги. На самый опасный участок, к мосту, направил третью группу, во главе с моим заместителем по боевой подготовке лейтенантом Нечаевым.

Вскоре немцы повторили атаку. Но теперь они применили более хитрую тактику – пробегали до середины моста, а затем залегали за трупами убитых или рассредоточивались по краям и вели огонь изза железных выступов опор. С той стороны их поддерживали минометы, А наша артиллерия попрежнему молчала. Но преимущество противника было не только в этом. Наши ребята могли вести лишь «косой» огонь, чтобы, не дай бог, не задеть какоголибо фрица на его территории. Приходилось все время прикидывать на глазок: перешел их солдат линию границы или нет? А те прут и прут. Некоторые успели добраться до последнего пролета. До нашего берега им оставалось несколько шагов…

Вот тутто и проявил себя лейтенант Петр Нечаев. Он выкатил пулемет на открытую позицию, в самый центр, и начал косить врагов. Атака снова захлебнулась. Немцы срывались с перил, падали в воду. На мосту росла груда трупов. Коекто не выдержал и побежал назад…

Да, в этот момент Нечаев показал себя как герой. А ведь в жизни он был скромный, незаметный, даже какойто застенчивый. Но человек нигде так не проявляется, как в бою. Здесь нужны и смекалка и мужество – все вместе. По себе знаю, как это трудно. А Нечаев – будь моя власть, я бы ему на том самом месте, у моста, памятник поставил!

Японскую сторону представлял опытный работник ми-нистерства иностранных дел Мацушима. Хитрый дипломатвел переговоры вязко, всячески затягивая их. Мацушимапытался обходить обсуждение главного вопроса — об эва-куации японских войск с территории ДВР. Он мотивиро-вал это тем, что слабо компетентен в военных делах и ждетприезда профессионалов. Да и в русской делегации нет во-енных специалистов.

Федор Николаевич Петров обратился к главе ДВР Крас-нощекову с просьбой дополнить делегацию военными пред-ставителями. И вскоре в Дайрен прибыл главком Блюхер сгруппой советников. Несколько позднее приехали и япон-ские генералы во главе с Танакой.

134

Генералы повели себя совсем не так, как дипломат Ма-цушима. Они сразу же заявили о «кровных интересах япон-ской нации на Дальнем Востоке», о «законных притязани-ях Японии на территории Приамурья, Приморья и частьострова Сахалин». Все предложения Блюхера и его совет-ников генералы безапелляционно отклоняли и диктовалисвои, явно неприемлемые условия.

Как позже рассказывал Блюхер, представители Япо-нии предъявили Дальневосточной республике так назы-ваемые 17 требований, основные из которых сводились кследующему:

1. Сделать Владивосток вольным городом, поставив егопод иностранный контроль.

2. Пересмотреть рыболовную конвенцию, расширивправа японских рыбопромышленников.

3. Не вводить на территории ДВР коммунистическо-го режима и сохранить принцип частной собственности нетолько для японских, но и для русских граждан (понимай —белогвардейцев).

4. Отменить на территории ДВР ограничения японскимподданным в горной и лесной промышленности, торговле,земледелии, предоставив японцам право собственности наземлю.

5. Предоставить свободное каботажное плавание и плава-ние по внутренним рекам ДВР судам под японским флагом.

6. Срыть и взорвать все наши укрепления по морскомупобережью Владивостока и по границе с Кореей, в будущемже никогда их не восстанавливать.

Совместными усилиями НРА и Красной армии Советской России наступавшие части Унгерна были изрядно потрепаны и отступили в Монголию. По просьбе временного монгольского правительства войска ДВР пересекли монгольскую границу и помогли монгольской Народнореволюционной армии освободить Ургу.

Унгерн уже не мог противостоять обученным и хорошо вооруженным войскам ДВР. С остатками своих войск он отошел на север в безводные степные районы. НРА плотно блокировала участки, где располагались потрепанные полки Унгерна, и после решающего сражения у Гусиноозерского дацана (крупнейшего ламаистского монастыря в Бурятии) барон понял, что попал в смертельное кольцо.

Бывшая гроза юга Забайкалья – Азиатская дивизия – металась в агонии в поисках спасительного выхода из окружения. «Нас обложили, как волков. Мы уже не думали о сопротивлении, все мысли лишь о том, как выскользнуть из расставленных нам капканов», – рассказывал потом один из плененных сподвижников Унгерна.

В начале августа барон с горсткой всадников вырвался из кольца и растворился в северомонгольских степях. Однако в ночь на 22 августа «верные» подчиненные генералакумира предательски арестовали его и выдали командованию одной из частей Народнореволюционной армии.

15 сентября 1921 года в Новониколаевске (ныне Новосибирск) белый генераллейтенант Р. Ф. УнгернШтернберг был расстрелян по приговору чрезвычайного трибунала.

В августе 1921 года в Китае, в городе Дайрене (в поздние годы – Дальний), открылась русскояпонская конференция (закрылась в апреле 1922 года), на которой шли переговоры между Дальневосточной республикой и Японией об эвакуации японских войск с Северного Сахалина, из Приморья и НиколаевсканаАмуре. Делегацию ДВР возглавлял заместитель председателя Совета министров Ф. Н. Петров.

Японскую сторону представлял опытный работник министерства иностранных дел Мацушима. Хитрый дипломат вел переговоры многословно, всячески затягивая их. Японии нужно было выиграть время для подготовки наступления формировавшейся Повстанческой армии против ДВР. Мацушима пытался обходить обсуждение главного вопроса – об эвакуации японских войск с территории Дальневосточной республики. Он мотивировал это тем, что слабо разбирается в военных делах и ждет приезда профессионалов. Да и в русской делегации нет военных специалистов.

Японскую сторону представлял опытный работник министерства иностранных дел Мацушима. Хитрый дипломат вел переговоры вязко, всячески затягивая их. Мацушима пытался обходить обсуждение главного вопроса — об эвакуации японских войск с территории ДВР. Он мотивировал это тем, что слабо компетентен в военных делах и ждет приезда профессионалов. Да и в русской делегации нет военных специалистов.

Федор Николаевич Петров обратился к главе ДВР Краснощекову с просьбой дополнить делегацию военными представителями. И вскоре в Дайрен прибыл главком Блюхер с группой советников. Несколько позднее приехали и японские генералы во главе с Танакой.

Генералы повели себя совсем не так, как дипломат Мацушима. Они сразу же заявили о «кровных интересах японской нации на Дальнем Востоке», о «законных притязаниях Японии на территории Приамурья, Приморья и часть острова Сахалин». Все предложения Блюхера и его советников генералы безапелляционно отклоняли и диктовали свои, явно неприемлемые условия.

Как позже рассказывал Блюхер, представители Японии предъявили Дальневосточной республике так называемые 17 требований, основные из которых сводились к следующему:

Сделать Владивосток вольным городом, поставив его под иностранный контроль.

Пересмотреть рыболовную конвенцию, расширив права японских рыбопромышленников.

Не вводить на территории ДВР коммунистического режима и сохранить принцип частной собственности не только для японских, но и для русских граждан (понимай — белогвардейцев).

Отменить на территории ДВР ограничения японским подданным в горной и лесной промышленности, торговле, земледелии, предоставив японцам право собственности на землю.

Предоставить свободное каботажное плавание и плавание по внутренним рекам ДВР судам под японским флагом.

Срыть и взорвать все наши укрепления по морскому побережью Владивостока и по границе с Кореей, в будущем же никогда их не восстанавливать.

Может быть, птицы действительно кричат, если ночью разложить много костров. Может быть, они в ту ночь кричали. Ведь рядом, совсем рядом стояла Едичанская ногайская орда, позже,

во время боя, казаки простым глазом видели, «как из едисанских аулов бегали татары в ханское войско и обратно оттуда прибегали… которым ни в той, ни в другой стороне, как однозаконникам своим не причиняли никакой обиды…» А Едичанская орда — это двадцать тысяч семей, двадцать тысяч костров в ту апрельскую ночь совсем близко. Светло было, как днем.

Огни эти Матвей Платов видел, но что же он услышал, припав ухом к земле?

Хитры были казаки и вместе с тем тактичны. Зная, как молод и самонадеян их полковник, как трудно уговорить двадцатилетнего мальчишку, делающего невиданную пока на Дону карьеру, проявить здравый смысл и не атаковать, а обороняться, они предложили ему самому послушать землю, а потом, когда он услышал гудение от топота многих тысяч копыт и какие-то странные скрипучие звуки, спросили его казаки, невинно улыбаясь, не напоминают ли ему эти звуки крик потревоженной птицы. Да, шла орда, и скрипели кибитки.

«А половцы неготовыми дорогами побегоша к Дону Великому: кричат телеги полунощны, рци, лебеди распущены…» Это «Слово о полк Игореве». Б.А. Рыбаков в своей работе «Петр Бориславич» в поиске автора «Слова о полку Игореве» писал: «Упоминание “телег” отнюдь не случайно. Это не кибитки-“вежи”, в которых живут жены и дети, только обременительные в походах и сражениях. Это — конные повозки военного значения, в которых возили доспехи и запасы стрел».

Ничего не изменилось в степи за шестьсот лет. По скрипу телег, напоминающему лебединые крики, понял Матвей Платов, что крадется в ночи Девлет-Гирей со всем войском и всем обозом. Хан шел медленно, не отрываясь от обозов с запасом стрел, поэтому и решили казаки, что нападение будет утром. Просто биограф неправильно понял его, Платова.

— За этим явился?

— Догадался.

— Штука не хитрая. Как это сделать с одного захода?

— Небось прикинул, Михаил Андреевич?

— Конечно, дело трудное! — повернулся ко мне Македонский. Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым. — Но божий свет не без добрых помощников!

— А как мельник? — спросил я, догадываясь, куда гнет Михаил.

Комиссар Черный мельника знал давно как хорошего специалиста, но человека нелюдимого. И во время коллективизации мельник не очень-то восторгался тем, что люди скопом шли в артели, да и позже всякие там займы и прочие кампании встречал без восторга. Вел себя тихохонько, смирнехонько, но на [353] людей смотрел исподлобья. Впрочем, работал в МТС механиком, трактористом, были им довольны и старались даже задобрить. Побывает машина в руках «дяди Пети» — можешь спокойно сезон «отжарить».

В этом отряде командование особых секретов от партизан не имело. Дезертиры смылись еще в ноябре, предателей разоблачили. Народ остался верный. И только потому отряд и мог жить за Басман-горой. Он для противника всегда был загадкой. Каратели, бывало, окружат лес, заблокируют горы, а где искать Македонского — не знают.

Шли и на такие провокации: выставят на заметном месте двух-трех горлопанов, и те орут истошно:

— Македонский!!! Выходи, пиндос трусливый!

— Ма-ке-дон-ски-ий!!! Холуй жидовский! Давай один на один!!

Партизаны только посмеивались, а сам Македонский радовался как ребенок:

— Вот дешевка, дает так дает!

Появился новый человек в отряде — мельник Петр Иванович. Пока держат его особняком. Он хорошо понял указанное ему место и любопытства ни к чему не проявляет.

Один интересный факт: старший брательник мельника — будочник на дороге, служит немцам. И живет прямо у переезда. Вот так!

— За этим явился?

— Догадался.

— Штука не хитрая. Как это сделать с одного захода?

— Небось прикинул, Михаил Андреевич?

— Конечно, дело трудное! — повернулся ко мне Македонский. Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым. — Но божий свет не без добрых помощников!

— А как мельник? — спросил я, догадываясь, куда гнет Михаил.

Комиссар Черный мельника знал давно как хорошего специалиста, но человека нелюдимого. И во время коллективизации мельник не очень-то восторгался тем, что люди скопом шли в артели, да и позже всякие там займы и прочие кампании встречал без восторга. Вел себя тихохонько, смирнехонько, но на [353] людей смотрел исподлобья. Впрочем, работал в МТС механиком, трактористом, были им довольны и старались даже задобрить. Побывает машина в руках «дяди Пети» — можешь спокойно сезон «отжарить».

В этом отряде командование особых секретов от партизан не имело. Дезертиры смылись еще в ноябре, предателей разоблачили. Народ остался верный. И только потому отряд и мог жить за Басман-горой. Он для противника всегда был загадкой. Каратели, бывало, окружат лес, заблокируют горы, а где искать Македонского — не знают.

Шли и на такие провокации: выставят на заметном месте двух-трех горлопанов, и те орут истошно:

— Македонский!!! Выходи, пиндос трусливый!

— Ма-ке-дон-ски-ий!!! Холуй жидовский! Давай один на один!!

Партизаны только посмеивались, а сам Македонский радовался как ребенок:

— Вот дешевка, дает так дает!

Появился новый человек в отряде — мельник Петр Иванович. Пока держат его особняком. Он хорошо понял указанное ему место и любопытства ни к чему не проявляет.

Один интересный факт: старший брательник мельника — будочник на дороге, служит немцам. И живет прямо у переезда. Вот так!

— Любая мина сработает, — спешит заверить капитан Кальницкий.

Третьего числа, утром, как только закончился болотный марш, мы вызвали в штаб Петю Брайко. Начальник штаба сидел, склонившись над столом, — выписывал из приказа установленный для батальона маршрут. Брайко, как всегда, лихо щелкнул каблуками.

— Здорово, Федот Данилович, — сказал Войцехович, называя комбата по имени его предшественника Матющенко.

Я удивился:

— Это почему же такое?

— Да он такой же хитрый, как и тот, Матющенко, — ответил Войцехович.

— Садись, Брайко! — И я пододвинул табурет к самым своим коленям. Заглядывая прямо в глаза шустрого, всегда готового к бою комбата, спросил: — Как люди, устали?

— Есть малость.

— А лошади?

— Еще больше…

— Сани заменили на телеги?

Войцехович бегло посмотрел в какую-то ведомость и ответил за Брайко:

— Наш Петро всякий приказ выполняет быстро. Конечно, заменил.

Я задумался, поглядывая то на карту, то на Брайко. Комбат неспокойно заерзал на табурете, всем своим видом как бы говоря: «Ну что тянешь? Говори уж!»

Я хлопнул его рукой по колену и сказал:

— Есть дело. Надо провести одну трудную диверсию. Мы решили поручить ее тебе. Как ты думаешь? А?

— Я готов, — сказал комбат вставая.

— Сиди, сиди. Если готов — хорошо. Давай поближе к карте. [204]

Три головы склонились над картой. Еще раз пристально заглядываю комбату в глаза, проверяю, не робеет ли:

— Смотри сюда, в район Дубно — Львов. Здесь под ударами наших войск немцы быстро отходят на запад. Одновременно ими предпринимаются усилия задержать успешное наступление Красной Армии на севере к Ковелю. Значит, с запада в этот район должно беспрерывно идти подкрепление. А удирая, они увозят в Германию награбленное добро. Так вот, сегодня в пятнадцать часов без обоза и хозчасти, только с боевыми силами батальона, выходите в район Буды. Прибыть туда надо пятого февраля. В ночь на шестое тремя диверсионными группами на участке Рудня — Дубно пустить под откос не менее трех эшелонов. Кроме того, на железной и шоссейной дорогах поставить семь — восемь фугасов замедленного действия. Срок замедления не более как на пять суток. Треба вывести из строя весь этот участок дороги. В ночь на седьмое переберитесь в район хутора Сытенки и повторите то же самое на перегоне Радзивилов — Рудня. Понятно?

— Любая мина сработает, — спешит заверить капитан Кальницкий.

Третьего числа, утром, как только закончился болотный марш, мы вызвали в штаб Петю Брайко. Начальник штаба сидел, склонившись над столом, — выписывал из приказа установленный для батальона маршрут. Брайко, как всегда, лихо щелкнул каблуками.

— Здорово, Федот Данилович, — сказал Войцехович, называя комбата по имени его предшественника Матющенко.

Я удивился:

— Это почему же такое?

— Да он такой же хитрый, как и тот, Матющенко, — ответил Войцехович.

— Садись, Брайко! — И я пододвинул табурет к самым своим коленям. Заглядывая прямо в глаза шустрого, всегда готового к бою комбата, спросил: — Как люди, устали?

— Есть малость.

— А лошади?

— Еще больше…

— Сани заменили на телеги?

Войцехович бегло посмотрел в какую-то ведомость и ответил за Брайко:

— Наш Петро всякий приказ выполняет быстро. Конечно, заменил.

Я задумался, поглядывая то на карту, то на Брайко. Комбат неспокойно заерзал на табурете, всем своим видом как бы говоря: «Ну что тянешь? Говори уж!»

Я хлопнул его рукой по колену и сказал:

— Есть дело. Надо провести одну трудную диверсию. Мы решили поручить ее тебе. Как ты думаешь? А?

— Я готов, — сказал комбат вставая.

— Сиди, сиди. Если готов — хорошо. Давай поближе к карте. [204]

Три головы склонились над картой. Еще раз пристально заглядываю комбату в глаза, проверяю, не робеет ли:

— Смотри сюда, в район Дубно — Львов. Здесь под ударами наших войск немцы быстро отходят на запад. Одновременно ими предпринимаются усилия задержать успешное наступление Красной Армии на севере к Ковелю. Значит, с запада в этот район должно беспрерывно идти подкрепление. А удирая, они увозят в Германию награбленное добро. Так вот, сегодня в пятнадцать часов без обоза и хозчасти, только с боевыми силами батальона, выходите в район Буды. Прибыть туда надо пятого февраля. В ночь на шестое тремя диверсионными группами на участке Рудня — Дубно пустить под откос не менее трех эшелонов. Кроме того, на железной и шоссейной дорогах поставить семь — восемь фугасов замедленного действия. Срок замедления не более как на пять суток. Треба вывести из строя весь этот участок дороги. В ночь на седьмое переберитесь в район хутора Сытенки и повторите то же самое на перегоне Радзивилов — Рудня. Понятно?

…Замойского - В. имеет в виду поход 1581-1582 гг. Под итинерарием, видимо, подразумевается: “Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию (осада Пскова)”. Псков, 1882. М.О. Коялович считал автором дневника Я. Пиотровского, ксендза, младшего секретаря С. Батория в период похода (см.: Коялович М.О. Предисловие // Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию и дипломатическая переписка того времени. СПб., 1867). и.к.

Хитрей Давид (1530-1600) - немецкий историк, богослов, профессор Ростокского университета. Издатель и автор исторических трудов, в том числе о борьбе Польши и Ливонии с Русским государством. Его “Вандалия” (1589) посвящена описанию севера Германии и Прибалтики. См. также: Chytraeus D. Chronologia Historiae Herodoti et Thecyditis. Bitelerga, 1563. Jd. Oratio, in qua de statu ecclesiarum hoc tempore in Grecia, Asia, Ungaria… Recusa, 1574; .Id. Saxonie ad anno Ch. 1500 usque ad annum 1600. Nunc tertium recognita et usque ad a. 1611 contin. Lipsiae. 1611; Jd. Sylva chronici Saxoniae et vicim orbis arctoi ab an. Chr. 1580 usque ad 1690. Argentinae, 1590; Лимонов Ю.А. Культурные связи России с европейскими странами в ХѴ-ХѴП вв. М., 1978. С. 203-204. И.к.

… 36 - от Пскова - Сведения о расстоянии Новгорода от других городов заимствованы В. у Петрея (Петрей. С. 46) и Герберштейна (Герберштейн. С. 147). И.к.

Ш …тевтонской Ганзы - Ганза: торговый союз северонемецких городов во главе с г. Любеком, окончательно оформившийся в XIV в. (примерно к 1370 г.). В ХІ-ХШ вв. ему предшествовала деятельность купцов Готланда, отдельных северонемецких городов и их купеческих объединений, которые уже тогда имели тесные торговые отношения с Новгородом (см., например: Договорная грамота Новгорода с Готским берегом, Любеком и немецкими городами о мире и торговле (1262-1263) // ГВНП. № 29). Ганза осуществляла монопольное посредничество в европейской торговле, опираясь на свои торговые конторы во многих европейских странах, в том числе и в России. На рубеже ХІ-ХІІ вв. в Новгороде строится Готский, а на рубеже ХП-ХІП вв. - Немецкие торговые дворы. При этом Рига, Дерпт, Ревель становятся важнейшими пунктами посреднической торговли с русскими городами {Бережков М. О торговле Руси с Ганзой до конца XV века. СПб., 1879; Хорошкевич А.Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в ХІѴ-ХѴ вв. М., 1963; Рыбина Е.А. Иноземные дворы в Новгороде ХП-ХѴП вв. М., 1986). И.К.

– То есть помогать белым? – Враждебная нотка прозвучала в вопросе Санфирова очень резко.

– Помогать на будущее себе, – отрезал Антонов. – Белые возьмут Москву, мы – власть.

– Задумано хитро, – с долей иронии отозвался Санфиров. – Да ведь это, Степаныч, на воде вилами писано: возьмут ли Москву, а возьмут – отдадут ли вам власть. Колесо истории назад редко крутится.

Антонов пропустил слова Санфирова мимо ушей и перешел к делу.

– Вот Петр отберет из этой шатии пятьсот молодцов, не примешь ли командование ими?

– А что ж, – равнодушно ответил Санфиров. – Куда ни шло!

– И назовем этот первый отряд партизан Тамбовского края, – несколько напыщенно проговорил Антонов, – гвардейским ударным полком. Знамя получишь у Плужникова, он же даст тебе политработников. Заводи в полку трибунал и все прочее по части дисциплины. Впрочем, тебя ли мне учить, Яков Васильевич? Ты войной учен, а я до главнокомандующего, – Антонов рассмеялся, – самоучкой допер.

Сапфиров кисло усмехнулся.

– С разведкой как у вас? – спросил он, помолчав.

– А не хуже, чем у красных, – расхвастался Антонов. – Агентура у нас – во! А главным сидит человек преданный, хотя и денежку любит. Так принимай командование, Яков.

Солнце скрылось за лесом, потянуло холодком. Дезертиры группами, под командованием офицеров, переходили речку по шаткому мосту и скрывались в густых зарослях. Антонов приказал седлать коней.

Деникинские части заняли Балашов и Урюпино. Антонов послал в Урюпино Василия Якимова, бывшего чиновника городской управы в Тамбове, теперь начальника канцелярии дружины, и начальника штаба дружины Федора Санталова. Им был дан наказ – разузнать, нельзя ли примазаться к Деникину, вместе воевать против большевиков.

Решение «самого» вызвало яростный отпор со стороны Плужникова. Он ни за что не хотел якшаться с генералами, в обозе которых в свои именья возвращались бежавшие к белым помещики.

В Тамбов из уездов и волостей полетели сводки: бандитизм искоренен. Прошел даже слух, будто Антонов покинул пределы губернии…

Антонов между тем никуда не собирался уходить и к восстанию готовился своим чередом.

Не теряли даром времени Токмаков и Григорий Наумович Плужников – мужчина лет сорока, со смиренными глазами, какие в старину писались на иконах великомучеников. И в самом деле, было в облике Плужникова чтото скопческое: рыхлое лицо, тонкие, опущенные вниз, поджатые, вечно шевелящиеся губы, будто Григорий Наумович читал про себя псалмы, маслянистые жидкие волосы, расчесанные на прямой пробор, псаломщический, с гнусавинкой, голос. Он не пил, не курил, не интересовался женщинами. Говорили, будто Плужников оставил в Кирсанове жену и детей, но Григорий Наумович почти никогда не вспоминал о них, а когда вспоминал, говорил, сложа руки на груди:

– Един, как перст, а ближние мои не возлюбили меня.

Над ним насмехались, звали за глаза «святошей», «иудушкой», но Антонов и Токмаков ценили Плужникова: сын и внук крестьянина, сам крестьянин, он умел проникать в мужицкую душу. Никто из близких Антонову не владел в таком совершенстве искусством играть на слове «мое». Такой человек был позарез нужен в деле, затеваемом эсерами; Антонов лелеял Плужникова, а тот любил его, как родного брата. Впрочем, часто надоедал выговорами, призывая Александра Степановича «очиститься от всяческой скверны».

Высохший и обуглившийся от лишений лесной жизни, Петр Токмаков презрительнобарски отвергал все, что не имело отношения к «чистой идее и теории в ее кристальном виде», ко всему практическому, низменному. За долгие предреволюционные годы подпольной работы среди мужиков он поднаторел на агитации и умел разговаривать на самые отвлеченные темы языком и образами хитрого сектантского проповедника. Не лишен он был и организаторских талантов. Под этой благообразной внешностью то ли баптиста, то ли молоканина, за елейными речами и тихой поступью скрывался ловкий пройдохаконспиратор.

Комитет министров подробно остановился на той язве, которая называется «исключительное положение» и которою дают администрации в руки полнейший, неограниченный произвол действий.

Такой консерватор, как Петр Николаевич Дурново, который составляет собою в настоящее время в Государственном Совете лидера наиболее реакционной партии, тогда в комитете министров высказывал, что исключительные положения принесли России гораздо более вреда, нежели пользы, основываясь на своей практике, как бывшего директора департамента полиции.

Комитет министров, высказывавший также свои дезидераты по вопросу об исключительном положении, решил, что дело это должно {324} быть рассмотрено в особом совещании, причем особое совещание это должно было руководствоваться соображениями комитета министров. Его Величеству благоугодно было совещание это утвердит и по собственной инициативе назначить председателем совещания графа Алексея Павловича Игнатьева, бывшего Киевского генерал-губернатора, несколько времени тому назад уволенного от этой должности, вследствие несогласия с командующим войсками генералом Драгомировым, человека не глупого, но гораздо более хитрого, нежели умного продукта петербургской великосветской военно-чиновнической атмосферы.

Само назначение председателем графа Игнатьева, от которого зависел и выбор членов особого совещания, ясно показывало то направление, которое оппозиция желала дать вопросу об исключительных положениях.

Когда после 17 октября, в конце 1905 года, я сделался председателем совета министров, то ничего в особом совещании графом Игнатьевым сделано еще не было, затем какие то части этих трудов были переданы министерству внутренних дел уже после того, как я оставил пост председателя совета министров и там крепко накрепко все эти труды были похоронены.

Столыпин представил какой то закон об исключительных положениях в Думу, затем он не торопился его рассмотрением и положение это доныне почивает в Государственной Думе. Только на днях появился слух в печати, что молодцы умершего председателя совета министров, имея в виду выборы, для мусирования своих избирателей намерены вдруг поднять вопрос об исключительном положении и рассматривать по этому предмету уже давным-давно представленный в Думу закон Столыпина. Само собой разумеется, что Дума это делает, в том совершенно правильном соображении, что все равно Государственный Совет, в нынешнем составе, такого положения или не примет, или до роспуска Думы не успеет его рассмотреть и поэтому этот выпад есть ни что иное, как своего рода провокационный жест.

Мысленно я обегаю отсеки корабля. В носовом лихорадочно трудятся торпедисты, изготавливая к залпу свое грозное оружие. Николай Кононенко, Петр Шилкин и Александр Шилин вращают тяжелые рукоятки, открывая наружные крышки торпедных аппаратов. У автомата торпедной стрельбы — командир [9] минно-торпедной боевой части старший лейтенант Василий Михайлович Терехов. Это бывалый подводник, пришедший к нам с Краснознаменной подводной лодки «К-21», которая прославилась торпедированием фашистского линейного корабля «Тирпиц».

Отчетливо представляю я и второй отсек с его изумительным безмолвием. Здесь и шепота лишнего не услышите. Это потому, что тут находится гидроакустическая рубка. Шумопеленгаторы — чуткие уши корабля — следят за каждым движением врага. Гидроакустики Павел Сергеев и Евгений Новиков молча колдуют у хитрых приборов и время от времени докладывают в центральный пост об изменении пеленга на цель, об эволюциях судов и кораблей вражеского конвоя.

Но конечно, наивысшее напряжение переживают моряки третьего отсека, центрального поста управления. Здесь сосредоточие нервов, здесь мозг корабля. В тесной боевой рубке, расположенной над центральным постом, прильнул к окулярам перископа командир корабля Василий Андрианович Тураев.

Хотите узнать, что такое настоящий командир? Сходите в плавание на подводной лодке.

Командир корабля… Пусть он прост с виду, пусть весел и улыбчив, пусть до возрасту он чуть-чуть старше своих подчиненных — для нас он существо необыкновенное. В его руках не только власть. В его руках наши жизни. Его разум, воля, мастерство решают исход боя, а значит, и судьбу каждого из нас. Все зависит от него, от его таланта. Когда мы во вражеских водах, за сотни миль от родных берегов, командир корабля для нас высшая власть, слово его — закон. Нет, прямо скажу, нигде командир не пользуется таким абсолютным авторитетом, как на подводной лодке. Вот и сейчас на него устремлены десятки глаз, весь экипаж ловит каждое его слово. Командир далеко от нас — за два отсека, три стальные переборки отделяют нас от него, но, вслушиваясь в тихие, отрывистые фразы, доносящиеся из центрального поста, я мысленно вижу Тураева — твердого и спокойного. Только желваки на чисто выбритых щеках выдают его волнение. [10]

Мысленно я обегаю отсеки корабля. В носовом лихорадочно трудятся торпедисты, изготавливая к залпу свое грозное оружие. Николай Кононенко, Петр Шилкин и Александр Шилин вращают тяжелые рукоятки, открывая наружные крышки торпедных аппаратов. У автомата торпедной стрельбы — командир [9] минно-торпедной боевой части старший лейтенант Василий Михайлович Терехов. Это бывалый подводник, пришедший к нам с Краснознаменной подводной лодки «К-21», которая прославилась торпедированием фашистского линейного корабля «Тирпиц».

Отчетливо представляю я и второй отсек с его изумительным безмолвием. Здесь и шепота лишнего не услышите. Это потому, что тут находится гидроакустическая рубка. Шумопеленгаторы — чуткие уши корабля — следят за каждым движением врага. Гидроакустики Павел Сергеев и Евгений Новиков молча колдуют у хитрых приборов и время от времени докладывают в центральный пост об изменении пеленга на цель, об эволюциях судов и кораблей вражеского конвоя.

Но конечно, наивысшее напряжение переживают моряки третьего отсека, центрального поста управления. Здесь сосредоточие нервов, здесь мозг корабля. В тесной боевой рубке, расположенной над центральным постом, прильнул к окулярам перископа командир корабля Василий Андрианович Тураев.

Хотите узнать, что такое настоящий командир? Сходите в плавание на подводной лодке.

Командир корабля… Пусть он прост с виду, пусть весел и улыбчив, пусть до возрасту он чуть-чуть старше своих подчиненных — для нас он существо необыкновенное. В его руках не только власть. В его руках наши жизни. Его разум, воля, мастерство решают исход боя, а значит, и судьбу каждого из нас. Все зависит от него, от его таланта. Когда мы во вражеских водах, за сотни миль от родных берегов, командир корабля для нас высшая власть, слово его — закон. Нет, прямо скажу, нигде командир не пользуется таким абсолютным авторитетом, как на подводной лодке. Вот и сейчас на него устремлены десятки глаз, весь экипаж ловит каждое его слово. Командир далеко от нас — за два отсека, три стальные переборки отделяют нас от него, но, вслушиваясь в тихие, отрывистые фразы, доносящиеся из центрального поста, я мысленно вижу Тураева — твердого и спокойного. Только желваки на чисто выбритых щеках выдают его волнение. [10]

ДГГ

а М Апрѣля 1734, пожаловавъ Катлеромъ ордена Св Александра Невскаго. Въ 1736 году, онъ участвовалъ въ осадѣ и взятія Азова, а въ >787, состоя въ арміи Фельдмаршала Ласси, дѣйствовавшей въ Крыму, взялъ, 13 Іюля, городъ Карасубазаръ. Въ этомъ же году, по представленію Грам Миниха, онъ былъ назначенъ Губернаторомъ въ Ревель и занималъ эту должность до Іюня мѣсяца 1740 года, когда Императрица Анна Іоанновна повелѣла его арестовать и предать суду, пп доносу, что онъ находился въ измѣннической перепискѣ съ Шяеціею. Послѣдствія сего произшествія неизвѣстны. Правъ ли, виновенъ ли былъ Дугласъ, но онъ сохранилъ до смерти чинъ Генералъ-Лейтенанта и орденъ Св; Александра Невскаго и умеръ въ ЛйФлдіідіи или Эстляндіи, гдѣ имѣлъ помѣстья. Судя по довѣрію къ нему Петра Великаго и по отзывамъ о немъ Фельдмаршала Миниха, онъ имѣлъ качества и хорошаго администратора и дѣльнаго Генерала. Л В- В»

ДХГуРУНЭ, называемый Китайцами Хай динъ, Дигунай, Цзп ньскій-Мопголъ- скій Ханъ. Онъ былъ внукъ основателя Цшньекой-Монголъской династіи, ▲гуды, родился въ ИН году. Хитрый и дерзкій, онъ вошелъ въ довѣріе къ двоюродному брату своему Цз иньском у хану Харѣ, и, въ 1148, получилъ достоинство первокласснаго сановника Ханства я главнокомандующаго войсками въ столицѣ Ло старшинству въ родѣ, онъ имѣлъ притязаніе на престолъ Ханскій, и изыскивалъ разныя средства въ достиженію его. Возмущеніе въ об* ласти Хонанъ простаго воина, назвав. Шагося младшимъ братомъ Хары, открыло Дугурунэ удобный случай у- бять Хана и двухъ родныхъ братьевъ его, и очистить себѣ Путь къ престолу (1158), на которомъ предался рас»

дгм

путству и жестокости. Для удовлеі* воренія своему сладострастію, Дугу рунэ рѣшился завладѣть областію Цзяннань, славящуюся красотою женскаго пола, и объявилъ войну Сунско- му царству за укрывательство бѣглецовъ Цзиньскихъ. Въ 1160 году, on изъ горо да Тувъ-чжеу послалъ флотилію, съ 80 ю тысячами десеантмаго войска, противъ Суновъ, а самъ, въ Сентябрѣ того же года, съ 600 тысячного арміею, выступилъ изъ города Бяньлянъ. Сумы приготовилась къ о- . боровѣ ) укрѣпили пограничные города и на всѣхъ дорогахъ разставили войска; Циньскіе воммыі по жестокому обращенію съ ними Хана, бѣжали во множествѣ; полководецъ ♦у Шву, съ 80 тысячами, возвратился* въ городъ Л ноянъ и возвелъ на Цзинъокій престолъ внука Агудяееа, Улу. Цтшь- скій ФЛОТЪ изъ нѣсколькихъ сотъ судовъ былъ сожженъ на ЖеліОмъ морѣ, при островѣ Чейьсуйя, а войска, подъ командою самаго Хана, въ началѣ 1168 года, равбяты на рѣкѣ Янцзы при Цайши. Дугурунэ, жестоко наказавъ малодушныхъ воиновъ, хотѣлъ переправиться чрезъ рѣку Янцы у острова Гуа и грозилъ казнить всякаго, кто не перейдетъ на южный берегъ рѣки. Полководцы, устрашенные такимъ повелѣніемъ, во всемъ войскѣ возбудили ненависть къ Хану, напали на его ставку и убили Дугурунэ, на 40-мъ году его возраста и 18-мъ царствованія. Лѣтопись Китайская выставляетъ Дугурунэ какъ примѣръ злаго государя. 3. Л

Обстоятельства въ Европѣ съ 1709 года, значительно измѣнились; война съ Фракціею прекратилась, а съ Швеціей) продолжалась) въ пей, какъ сказано выше, приняла участіе и Данія. Россія сдѣлала значительныя завоеванія и усилила свой флотъ, что доставляло ей большія выгоды противъ Щвеціи, которая потеряла, въ продолженіе этаго времени, Ингерманлан- дію, Эстляндію, Лифляндію и другія области; торговля ея была разстроена; денежныя средства, кредитъ и даже народонаселеніе уменьшились. До 200.000 Шведовъ было въ Русскомъ плѣну, но извѣстіе о прибытіи Короля въ Стральзундъ оживило всѣ сердца новою надеждою.

Въ это время сестра Карла вступила въ бракъ съ Принцемъ Фридрихомъ Гессенскимъ, который былъ назначенъ командующимъ войсками въ Швеціи. Самъ Карлъ остался въ Страль- зундѣ, угрожаемомъ Пруссіею н Даніею. Счастіе кажется измѣнило старому любимцу своему; войска его претерпѣвали вездѣ пораженія; онъ терялъ въ Помераніи одинъ укрѣпленный городъ за другимъ; въ Финляндіи Русскіе прогнали Шведовъ до Ботническаго залива. 36 000 чел. Пруссаковъ и Датчанъ осадили Стральзундъ, въ коемъ находилось 9000 Шведовъ и санъ Карлъ ХИ. Послѣ долгаго сопротивленія Карлъ, видя невозможность защищаться, сѣлъ съ 10 человѣками ца барку и счастливо ушелъ отъ пре-

слѣдованія непріятелей; 9Фго> того же мѣсяца, сдался Стральзундъ (см. это слово). Карлъ вышелъ ма берегъ въ Немадеиѣ, въ Шоженской провинція; оттуда онъ разсылалъ приказанія для набора войска, всѣ полагали что онъ займется главнѣйшіе защитою своихъ владѣніи, какъ вдругъ, въ Маіѣ 1716 г., онъ вторгся съ арміею въ 80.000 чел. въ Норвегію, не смотря на всѣ препятствія, которыя протнвупо- ставляла ему мѣстность. Сражаясь счастливо въ Норвегіи, онъ переговорами освободился отъ страшнѣйшаго врага своего, Петра В. Карлъ завоевалъ Христіанію; большая часть Норвегіи была уже въ рукахъ Шведовъ, какъ вдругъ пронесся слухъ о высадкѣ Датчанъ въ Шонію. Карлъ возвратился съ войскомъ въ Швецію и нашелъ извѣстіе это ложнымъ. Въ 1717 г. было мало военныхъ дѣйствій, но тѣмъ дѣятельнѣе велъ переговоры министръ Карла, хитрый Гра*ъ Гёрцъ. Россія хотя не заключила миръ, но не дѣйствовала враждебно. Въ 1718 г., война вновь перенесена была въ Норвегію, и уже поздно зимою, того года, предпринята осада Фридрихсгалла. Инженерныя работы велъ Французъ, Полковникъ Мегре, коего Карлъ все .упрекалъ въ медленности; внѣшнее укрѣпленіе, шанецъ Гюльдеплейво, взятъ былъ штурмомъ. Карлъ Присутствовалъ вездѣ в самъ осматривалъ траншеи. 30 Ноября (11 Декаб. нов. стиля) онъ опять туда отправился я облокотись набрустверъ, наблюдалъ за работами; примемъ были только Мегре, и Генералъ-Адъютантъ Сипе, также Французъ. Кардъ слишкомъ долго оставался неподвижнымъ; когда приблизились Шведы его свиты, то уже нашли его мертвымъ. Пуля большаго калибра, но не ядро, попало ему въ вясоКъ; правая рука держала еФесъ шпаги.

В первую половину марта революционный Петроград пребывал в состоянии хаоса, над которым носился дух Господень, дух революции. Предстоял процесс осознания демократией ее целей и ведущих к этим целям путей. Предстояла, вместе с тем, неизбежная при таком процессе дифференциация. Советское большинство вступило на этот путь под руководством Церетели. Самоопределение крайней левой оппозиции Советов задерживалось отсутствием признанного главы и руководителя большевистской партии и слабостью тех, кто временно заменял его в Петрограде. 3 апреля приехал в Петроград Ленин.

Вместе с другими я был на вокзале при встрече Ленина. Встреча была пышная, с морем красных знамен, со шпалерами войск. Лица вернувшихся на родину эмигрантов сияли восторгом. Ленин был все тот же, каким я знавал его 10 лет тому назад, с хитро прищуренными глазами, с тонкой усмешкой на губах. Узнав меня в толпе, он остановился, обнял меня, расцеловал и спросил:

— Что же, тов. Петров, опять с нами?

Я ответил:

— Не знаю еще.

— Ну, потолкуем, потолкуем…

И он пробежал мимо. Пять минут спустя, отвечая на приветствие Чхеидзе, он уже громил Временное правительство за его преступную империалистическую политику и развивал план превращения всемирной войны во всемирную социальную революцию. Говорил Ленин со своей обычной манерой безграничной уверенности в правильности намеченного пути, с обычной полуснисходительной, полупрезрительной усмешкой по адресу "дурачков", которые этого пути не видят и воображают, будто они Делают революцию, тогда как в действительности выполняют обычное дело лакеев империализма.

Помню почти всеообщее впечатление недоумения, я сказал бы даже, некоторого конфуза. Но слова Ленина производили впечатление на толпу. Подкупали обычные свойства ленинских речей — простота построения, элементарность доводов, безыскусственность формы и, главное, побеждающая все сомнения уверенность оратора.

В первую половину марта революционный Петроград пребывал в состоянии хаоса, над которым носился дух Господень, дух революции. Предстоял процесс осознания демократией ее целей и ведущих к этим целям путей. Предстояла, вместе с тем, неизбежная при таком процессе дифференциация. Советское большинство вступило на этот путь под руководством Церетели. Самоопределение крайней левой оппозиции Советов задерживалось отсутствием признанного главы и руководителя большевистской партии и слабостью тех, кто временно заменял его в Петрограде. 3 апреля приехал в Петроград Ленин.

Вместе с другими я был на вокзале при встрече Ленина. Встреча была пышная, с морем красных знамен, со шпалерами войск. Лица вернувшихся на родину эмигрантов сияли восторгом. Ленин был все тот же, каким я знавал его 10 лет тому назад, с хитро прищуренными глазами, с тонкой усмешкой на губах. Узнав меня в толпе, он остановился, обнял меня, расцеловал и спросил:

Что же, тов. Петров, опять с нами?

Я ответил:

Не знаю еще.

Ну, потолкуем, потолкуем…

И он пробежал мимо. Пять минут спустя, отвечая на приветствие Чхеидзе, он уже громил Временное правительство за его преступную империалистическую политику и развивал план превращения всемирной войны во всемирную социальную революцию. Говорил Ленин со своей обычной манерой безграничной уверенности в правильности намеченного пути, с обычной полуснисходительной, полупрезрительной усмешкой по адресу "дурачков", которые этого пути не видят и воображают, будто они делают революцию, тогда как в действительности выполняют обычное дело лакеев империализма.

Помню почти всеобщее впечатление недоумения, я сказал бы даже, некоторого конфуза. Но слова Ленина производили впечатление на толпу. Подкупали обычные свойства ленинских

речей -- простота построения, элементарность доводов, безыскусственность формы и, главное, побеждающая все сомнения уверенность оратора.

Несмотря на перечисленные эксцессы, время от времени омрачавшие русско-казанские отношения, в целом они развивались в мирном русле, что позволило Ивану III, после победоносного похода 1487 г. сосредоточить свои усилия на решении других * Московские власти были заранее извещены о готовящемся нападении казанского и ногайского войска и успели поставить заставу в Муроме, но предотвратить поход к Нижнему Новгороду не смогли.

внешнеполитических задач, прежде всего на возвращении западнорусских земель, входивших в состав Великого княжества Литовского.

2. РУССКО-ЛИТОВСКИЙ ПОГРАНИЧНЫЙ КОНФЛИКТ КОНЦА XV в. «ХИТРАЯ ВОЙНА» 1492–1494 ГГ.

На первых порах в отношениях с Литвой великий князь Иван III действовал чрезвычайно осторожно, стараясь уговорами и обещаниями привлечь на свою сторону служивших Литовскому государству русских верховских князей, владения которых находились в верховьях р. Оки. Они сохраняли известные права и привилегии, за соблюдением которых очень внимательно следили в Москве, постоянно оговаривая их в докончаниях (договорах) с Литвой. Среди факторов, оказавших значение на окончательный выбор ими сюзерена, определяющими стали русское происхождение (верховские князья были потомками князя Михаила Всеволодича Черниговского), непоколебимая верность православию. Свою роль в этом выборе сыграла близость степных границ, откуда с удручающим постоянством на литовские земли совершали набеги войска союзного Москве крымского хана Менгли-Гирея.

Отъезды верховских князей на московскую службу начались еще в начале 1470-х гг. Одним из первых перешел к Ивану III князь Семен Юрьевич Одоевский, погибший осенью 1473 г. во время одного из пограничных конфликтов. Его сыновья Иван Сухой, Василий Швих и Петр Семеновичи Одоевские, владевшие половиной родового города Одоева, уже верой и правдой служили московскому государю, участвуя в постоянных столкновениях на границе. Однако другие верховские князья не спешили следовать примеру Одоевских. Выезд в Москву в 1481/1482 гг. Федора Ивановича Бельского, вряд ли можно считать обычным княжеским отъездом с сохранением своей «отчины». Он вынужден был бежать из Литвы спасаясь после неудачного заговора против Казимира IV Ягеллончика, в котором Ф.И. Бельский был замешан вместе со своими родственниками князем Михаилом Олельковичем и Иваном Гольшанским, собиравшимися отторгнуть в пользу Московского государства всю восточную часть Великого княжества Литовского вплоть до реки Березины. В Москве Ф.И. Бельский был благосклонно принят и щедро пожалован, но все его литовские владения были конфискованы Казимиром.

Несмотря на перечисленные эксцессы, время от времени омрачавшие русско- казанские отношения, в целом они развивались в мирном русле, что позволило Ивану III, после победоносного похода 1487 г. сосредоточить свои усилия на решении других внешнеполитических задач, прежде всего на возвращении западнорусских земель, входивших в состав Великого княжества Литовского.

РУССКО-ЛИТОВСКИЙПОГРАНИЧНЫЙ КОНФЛИКТ

КОНЦА XV в. «ХИТРАЯ ВОЙНА» 1492-1494 ГГ.

На первых порах в отношениях с Литвой великий князь Иван III действовал чрезвычайно осторожно, стараясь уговорами и обещаниями привлечь на свою сторону служивших Литовскому государству русских верховских князей, владения которых находились в верховьях р. Оки. Они сохраняли известные права и привилегии, за соблюдением которых очень внимательно следили в Москве, постоянно оговаривая их в докончаниях (договорах) с Литвой. Среди факторов, оказавших значение на окончательный выбор ими сюзерена, определяющими стали русское происхождение (верховские князья были потомками князя Михаила Всеволодича Черниговского), непоколебимая верность православию. Свою роль в этом выборе сыграла близость степных границ, откуда с удручающим постоянством на литовские земли совершали набеги войска союзного Москве крымского хана Менгли-Гирея.

Отъезды верховских князей на московскую службу начались еще в начале 1470-х гг. Одним из первых перешел к Ивану III князь Семен Юрьевич Одоевский, погибший осенью 1473 г. во время одного из пограничных конфликтов. Его сыновья Иван Сухой, Василий Швих и Петр Семеновичи Одоевские, владевшие половиной родового города Одоева, уже верой и правдой служили московскому государю, участвуя в постоянных столкновениях на границе. Однако другие верховские князья не спешили следовать примеру Одоевских. Выезд в Москву в 1481/1482 гг. Федора Ивановича Бельского, вряд ли можно считать обычным княжеским отъездом с сохранением своей «отчины». Он вынужден был бежать из Литвы спасаясь после неудачного заговора против Казимира IV Ягеллончика, в котором Ф.И. Бельский был замешан вместе со своими родственниками князем Михаилом Олельковичем и Иваном Гольшанским, собиравшимися отторгнуть в пользу Московского государства всю восточную часть Великого княжества Литовского вплоть до реки Березины. В Москве Ф.И. Бельский был благосклонно принят и щедро пожалован, но все его литовские владения были конфискованы Казимиром.

Художник В. Тихонович

Еж вылез изпод колючего куста крыжовника, поднял кверху поросячью мордочку, понюхал воздух и затопал к яблоне, царапая когтистыми лапками землю. Под яблоней он свернулся в клубок, дернулся, а когда вскочил на ножки, на его иголках торчало зеленое яблокопадунец.

Прячась в картофельной ботве, Санька пополз на коленках к яблоне. Подкрался к хитрому ежу и затаился.

А тот, не замечая Саньки, поддел на колючки еще один падунец и засеменил к бане.

Одряхлевшая баня, похожая на омшаник, прикорнула возле плетня в саду, греет на солнышке земляную спину. На крыше поселились кусты лебеды, и даже лопух машет оттуда сизыми лапами. Ее давно не топят по субботам: дручанцы построили общую баню, возле речки она, неподалеку от больницы. Санька туда бегает мыться: когда один, а выпадет случай – с отчимом. Однако и эта, подслеповатая, все еще стоит у плетня. Стежка к ней зарастает ушастыми лопухами, но в черной ее утробе до сих пор живет банный дух: от каменки пахнет горьковатым дымком, березовыми вениками.

Под трухлявыми стенами наерошились кусты крыжовника. Тянется к самой застрехе пекучая зелень крапивы. Туда и шмыгнул со своей ношей дотошный еж.

Санька раздвинул колючие заросли и увидел под углом бани неглубокую нору. Заглянул туда, а там – ежиное гнездо. В нем – дымчатые клубочки… Четыре… Потрогал рукой ежат – иголки мягкие, не колются. Взял на ладонь одного. Прячет острую мордочку зверек, поджимает розовые ножки к животу, натягивает на них игольчатый тулупчик. Фукает… Ишь, сам с букашку, а уже стращает. «Подрастут – возьму одного в избу», – решил Санька.

Он посадил ежонка в гнездо и только тут спохватился. Где ежиха? Обшарил глазами кусты – нету. И вдруг – шорох под плетнем в зарослях молочая. Шагнул туда – она. Смотрит на Саньку черными бусинками, пугает его:

Возможно, действиями царицы-сироты руководил боярин Языков. Он, как и Лихачевы и другие неродовитые, а потому во всем зависевшие от милости Федора Алексеевича вельможи, опасался за свое положение. Князь В. В. Голицын — другое дело. Он являлся одним из самых знатных аристократов Московского царства и к тому же весьма богатым человеком. Смерть царя его не уничтожила бы: князь и сам по себе стоил много. А вот люди попроще, пониже — те очень беспокоились.

Видимо, их заинтересовал альянс с Матвеевым и Нарышкиными, а в конечном итоге — фигура царевича Петра как «игрушечного» наследника. Коалиция с новыми союзниками обещала им хоть какую-то «игру» за удержание власти. Для этого потребовалось срочно вернуть Матвеева из ссылки, завязать с ним отношения и т. д.

Правда у всей этой грустной ситуации со вторым браком Федора Алексеевича одна. Бесконечно жаль несчастного молодого человека, отчаянно барахтавшегося в ледяных водах близящейся смерти. Бесконечно жаль его жену — молодую, прекрасную, набожную женщину, и трех месяцев не обнимавшую мужа своего… Так худо сложилось их супружество, так несчастливо! Лишь каменное сердце не наполнится сочувствием при знакомстве с этой историей…

А вот лукавых советников царя, пусть и умных людей, не жаль совершенно. По всей видимости, они ускорили смерть Федора Алексеевича. Но даже не в том дело. Скверно, некрасиво было играть его чувствами на пороге могилы. Какая вышла грязь: подсунуть умирающему девицу, желая сотворить из нее орудие политической интриги! Если приведенные выше соображения о роли Языкова и его «партии» точны, а это весьма вероятно, то придется отказать этим людям в чести и благонравии. Дрянным нутром, думается, обладал Языков — «первый министр» Федора Алексеевича. Затеяв «со товарищи» хитрую комбинацию, он вызвал настоящую большую смуту и принял лютую смерть. Душа не поворачивается скорбеть о нем.

Гитлеровцы на миг оторопели. Потом бросились назад, потом в лес, но их всюду настигал меткий огонь. Восемнадцать полегли на дороге, один был захвачен в плен. Разведчики, забрав документы убитых, без потерь возвратились в расположение наших войск.

Пленный ефрейтор оказался достаточно осведомленным. На допросе он дал ценные сведения о дислокации, численности и составе резерва немецкой дивизии. Он рассказал также о слухах, которые ходят среди солдат. По ним можно было судить о характере предстоящих боевых действий. [35]

Разумеется, показания одного пленного, даже дополненные личными наблюдениями разведчиков группы Харсекина, не могли полностью прояснить картину. Поэтому вскоре был проведен еще один глубинный поиск, на этот раз в полосе 158-й стрелковой дивизии.

В соответствии с заранее разработанным планом разведчики, возглавляемые младшим лейтенантом П. Д. Мильто, устроили засаду на дороге, проходившей примерно в шести километрах от передовой. Ставка делалась на захват штабной машины. Поэтому группа беспрепятственно пропускала грузовики и повозки. Но как только показалась легковая машина, младший лейтенант подал сигнал «Внимание!».

Когда автомобиль поравнялся с разведчиками, в него полетела граната. Машина, резко накренившись, остановилась. Казалось бы, все в порядке. Но тут с заднего сиденья грянули выстрелы. Наши солдаты вынуждены были ответить огнем. Два офицера и шофер были убиты. Таким образом, захватить «языка» не удалось. Но в руки разведчиков попали штабные документы и карты, которые рассказали нам немало интересного и важного.

На обратном пути группа была обнаружена. Пришлось вступить в бой с превосходящими силами противника. Но младший лейтенант Мильто проявил незаурядную выдержку, хладнокровие. Он сумел так хитро сманеврировать, что гитлеровцы попали на собственное минное поле. В рядах преследователей возникло замешательство. Воспользовавшись этим, разведчики укрылись в лесу, а затем скрытно перешли линию фронта. За мужество и отвагу, проявленные при выполнении этого сложного задания, многие из них были награждены. Петр Дмитриевич Мильто первым из разведчиков дивизии получил орден Красного Знамени.

Гитлеровцы на миг оторопели. Потом бросились назад, потом в лес, но их всюду настигал меткий огонь. Восемнадцать полегли на дороге, один был захвачен в плен. Разведчики, забрав документы убитых, без потерь возвратились в расположение наших войск.

Пленный ефрейтор оказался достаточно осведомленным. На допросе он дал ценные сведения о дислокации, численности и составе резерва немецкой дивизии. Он рассказал также о слухах, которые ходят среди солдат. По ним можно было судить о характере предстоящих боевых действий. [35]

Разумеется, показания одного пленного, даже дополненные личными наблюдениями разведчиков группы Харсекина, не могли полностью прояснить картину. Поэтому вскоре был проведен еще один глубинный поиск, на этот раз в полосе 158-й стрелковой дивизии.

В соответствии с заранее разработанным планом разведчики, возглавляемые младшим лейтенантом П. Д. Мильто, устроили засаду на дороге, проходившей примерно в шести километрах от передовой. Ставка делалась на захват штабной машины. Поэтому группа беспрепятственно пропускала грузовики и повозки. Но как только показалась легковая машина, младший лейтенант подал сигнал «Внимание!».

Когда автомобиль поравнялся с разведчиками, в него полетела граната. Машина, резко накренившись, остановилась. Казалось бы, все в порядке. Но тут с заднего сиденья грянули выстрелы. Наши солдаты вынуждены были ответить огнем. Два офицера и шофер были убиты. Таким образом, захватить «языка» не удалось. Но в руки разведчиков попали штабные документы и карты, которые рассказали нам немало интересного и важного.

На обратном пути группа была обнаружена. Пришлось вступить в бой с превосходящими силами противника. Но младший лейтенант Мильто проявил незаурядную выдержку, хладнокровие. Он сумел так хитро сманеврировать, что гитлеровцы попали на собственное минное поле. В рядах преследователей возникло замешательство. Воспользовавшись этим, разведчики укрылись в лесу, а затем скрытно перешли линию фронта. За мужество и отвагу, проявленные при выполнении этого сложного задания, многие из них были награждены. Петр Дмитриевич Мильто первым из разведчиков дивизии получил орден Красного Знамени.

В окружении царя имелись целые династии Ливен и Ад- лербергов, семейное благополучие которых было заложено женщинами. Уже упоминавшаяся статс-дама (1794) Шарлотта Карловна Ливен заведовала воспитанием дочерей Павла I, а затем его младших сыновей Николая и Михаила. Впоследствии она занялась воспитанием дочерей Николая Павловича. Возведенная в 1799 году Павлом I с потомством в графини, она получила при воцарении Николая I княжеский титул, а в декабре того же 1826 года — светлейшей княгини. Этому не помешало и то, что она была известна как большая придворная сплетница. В донесении директора канцелярии III Отделения М. Я. Фока от 5 августа 1826 года сообщалось: «Слухи, распускаемые придворной челядью и лицами, окружающими графиню Ливен, одни смешнее и нелепее другого»40. Светлейшая графиня способствовала выдвижению своих родственников. Ее старший сын генерал от инфантерии (1827) Карл Андреевич Ливен, как уже отмечалось, стал министром народного просвещения; средний — генерал от кавалерии (1819) Христофор Андреевич — долгие годы провел послом в Лондоне (1812—1834), причем до семейного «разъезда» «им управляла жена его Дарья Христофоровна, урожденная Бенкендорф» (сестра Александра Христофоровича). Сын Карла — Вильгельм Карлович — выдвинулся в последние годы жизни Николая Павловича, став одним из «самых выдающихся», с точки зрения Оттона де Брэ, приближенных императора41. Он продолжил карьеру при Александре II прибалтийским генерал-губернатором (1861—1863). Характеризуя его за десяток лет до этого, Оттон де Брэ писал, что, «происходя из дворянского рода Курляндии, барон — преданный слуга России, но не забывает, однако, своего немецкого происхождения»42.

Другой династией, приближенной к трону, были Адлер- берги, имевшие шведско-немецкие корни. Возвышение этой фамилии было обязано вдове Выборгского коменданта Юлии Федоровне Адлерберг, урожденной Багговут. Она имела прямое отношение к воспитанию Николая Павловича. Князь Петр Долгоруков писал: «Шарлотта Карловна Ливен определила Юлию Федоровну Адлерберг нянюшкой: сперва к великому князю Николаю Павловичу, а потом к великому князю Михаилу Павловичу. Юлия Федоровна усердно мыла и обтирала этих двух индивидуумов, а между тем, будучи женщиной хитрой и ловкой и под личиной холодного добродушия весьма вкрадчивой, втерлась в доверие к императрице Марии Федоровне»43. В этой цитате допущена одна неточность: Ю. Ф. Адлерберг была назначена не няней, а гувернанткой великого князя Николая Павловича (1797—1802), заняв в дальнейшем почти на четыре десятилетия должность начальницы Смольного института (1802— 1839). В 1824 году она стала статс-дамой. Но по сути князь- публицист прав. Вот что писала в одном из вариантов автобиографических записок А. О. Смирнова-Россет: «При царских детях были дамы, которых называли полковницами. Они давали отчет доктору о состоянии здоровья ребенка, заставляли его молиться и были неотлучны от него. Полковницей в[еликого] князя Николая была полковница Адлерберг, а ее помощницей полковница Тауберт. Вот откуда та привязанность, которой пользовались и пользуются Адлерберги»44.

Придворная кухня, впитавшая в себя русские традиции, начиная с эпохи Петра I развивалась под влиянием немецкой, а затем французской кулинарии. Первым французским поваром, оставившим заметный след в реформе русской кухни, был Антуан Карем, привезенный в Россию князем П. И. Багратионом. Преемниками Карема в России стали Жан Жебон, Пети, Т. Гилта, Жабон и др. Один из историков кулинарии пишет: «Они прожили в России около полустолетия и продолжали реформу, начатую Каремом. Эти пионеры французской кухни в России создали особую школу нового поваренного искусства, из которой начали выходить русские ученики, как, например, ученик Жебона Михаил Степанов, впоследствии получивший назначение метрдотеля двора его величества государя императора, положение, довольно высокое для русского повара»147. В одном из писем Ф. П. Фонтона 1828 года с Дунайского театра военных действий упоминается личный повар Николая I Миллер, сын которого был пристроен на службу в Министерство иностранных дел (в связи с этим автору письма, его сослуживцу, тоже кое-что перепадало)148. Это тот самый Миллер, который позднее, во время путешествий императора в 1836— 1837 годах, был уже метрдотелем и под началом которого находились два повара149. Впрочем, по замечанию А. В. Эвальда, государь был «не охотник до хитрой французской кухни»150, да и сама придворная кухня, вобрав традиции русской кулинарии, не являлась чисто французской. Но престиж императорского двора и императорского стола необходимо было поддерживать.

Документы свидетельствуют, что уже в начале царствования суммы, отпускаемые на содержание императорского стола, были сокращены. Положением по кухне от 14 декабря 1826 года гофмаршалу К. А. Нарышкину было предписано для самого Николая Павловича и Александры Федоровны кушанья готовить из расчета 25 рублей ассигнациями «на персону», а на гостей «прибавлять такую же сумму». Та же сумма выделялась и на питание детей. Великую княжну Ольгу Николаевну подвела память, когда она написала, что стол для детей обходился в сумму 25 рублей серебром151. На самом деле речь шла о 25 рублях ассигнациями (около 8 рублей серебром). Кроме того, эта сумма включала расходы на обедающих с ними воспитателей и учителей152. После уроков танцев, когда к девочкам приглашались их сверстники, ужин, как заметила Ольга Николаевна, был лучше: «вместо неизменного рыбного блюда с картофелем нам давали суп, мясное блюдо и шоколадное сладкое»153. Придворная контора предписывала также метрдотелям «приготовлять кушанья по вышеписаному, так, чтобы дороже не выходило; ибо на счет то не принимается, а притом полагалось в меру сию и самые вина, для приготовления кушаний потребные, как равно и устерсы (устрицы. — Л. В.), если спросятся»154. Та же сумма в 25 рублей ассигнациями была предусмотрена и положением от 26 октября 1833 года.

Любовь к солененькому, а также предпочтение русской кухне сближали Николая Павловича с Петром I. Как отме- 522

чал А. В. Эвальд, Николай Павлович хитрым французским блюдам «предпочитал простые русские кушанья, в особенности щи да гречневую кашу, которая, если не ежедневно, то очень часто подавалась ему в особом горшочке»178. Дорогие рыбные деликатесы он не любил. Отправляясь в Москву, император делал остановку в Ижоре и обычно заказывал там два блюда. Однажды купечество решило угостить государя ухой из больших свежих стерлядей. Николай Павлович разгневался и уехал, даже не пообедав179. Когда в августе 1840 года рыбак Степан Гусев поднес по инстанции для императора сорок одну живую стерлядь, то ему было заплачено по подрядным ценам из сумм Придворной конторы, а рыба выпущена в Сергиевский пруд. Министр Императорского двора предписал следить, чтобы в Петергофе, а также в Александрии и Знаменской «никем не была подносима рыба их величествам»180. По воспоминаниям современников, «в путешествиях своих государь Николай Павлович удивительно как умерен в своей пище и раз навсегда приказал своему maitre d’hotel Миллеру, чтобы за обедом у него никогда не было более трех блюд, что и решительно исполнялось». Однажды, с разрешения А. Ф. Орлова, Миллер после первого блюда внес форели (перед этим пойманные). «“Что такое, — громко сказал государь, — четвертое блюдо? — Кушайте его”, — сам, бросив салфетку на стол, ушел в другую комнату»181. В последние годы жизни Николай Павлович предпочитал овощные блюда, суп из протертого картофеля и компот.

А вот о своем окружении император заботился как подобает. Когда в 1836 году во время известного дорожного происшествия он сломал ключицу, то был вынужден две недели провести в городе Чембаре. Не в последнюю очередь для комфортабельной жизни сопровождавших его в той поездке В. Ф. Адлерберга и А. X. Бенкендорфа (всего с прислугой было 19 человек, не считая императора) специальным курьером из Пензы стали доставлять вина, фрукты и «колониальные товары» и даже говядину, хлеб и сливочное масло, так как качество местных продуктов не устраивало. Во всяком случае, в одном из писем А. X. Бенкендорф сообщает, что «судаки и лещи оказались сонными, а говядина с духом»182. После того как вина в Пензе были признаны плохими, их стали выписывать из Москвы.

«Ну да, бедная армия! Ей, к сожалению, уже ничем не помочь! Конечно, ужасно жаль, что большинство солдат не имеет шансов выжить в русском плену! Но генералыто будут жить и выживут! У них нет ни лишений, ни обморожений и ранений. Русские оценят, что мы попали им в руки, и большевистские пролетарии будут относиться к нам особенно порыцарски, памятуя о своих западных союзниках и из тщеславия, чтобы доказать, какого прогресса они достигли в обращении с цивилизованными людьми, – думают генералы. – Кроме того, русские с давних времен питают слабость к прусским генералам. Еще Петр Первый и Екатерина пользовались услугами заезжих прусских стратегов. Русским нужны умные головы, которые есть у нас. Это, конечно, абсурдные спекуляции! Участие в поражении Сталинграда тоже не самая лучшая рекомендация! Тем не менее, им еще нужно было бы немалому поучиться, этим господам советским генералам, хотя они у нас уже многое позаимствовали и не так уж неумело провели это сражение против нас по нашему рецепту! Но всетаки слишком неуверенно! Уж всетаки подилетантски! Каждый германский генерал показал бы Иванам, как можно покончить с 6й армией за один день! Ведь то, что они вытворяют, это же изуверство какоето!»

Те, кому еще приходится командовать войсками, совершенно растерялись. Все, что они предпринимают, все неправильно. Продолжать исполнять приказы – полное безумие. Неисполнение приказов – это отказ от исполнения приказа. Найти между этими двумя понятиями приемлемый путь? Чтобы утвердиться, необходимо быть хитрым, находчивым и изворотливым и обладать таким же жизненным опытом, как паршивый гражданский. Характер и послушание оказались вдруг на двух чашах весов, и стрелкой на этих весах, с тех пор как все начали пресмыкаться перед богемским ефрейтором и приобрели гибкость позвоночника, стал страх.

Опасности рокового пути были им знакомы. Вместо того, чтобы поверить в свои способности и последовать за своим чувством ответственности, они позволили неверно направлять себя и попали прямо в эпицентр катастрофы. Сильнейшая германская армия разбилась в бессмысленных налетах на Сталинград, как колесница. И вот они даже потеряли власть над ней, и, мчась прямиком в пропасть, они вопят в поисках героя, который должен сейчас взять управление на себя этой колесницей. Но Петерс такой человек, от которого они наверняка ничего не ждут. Он, вопреки приказу по корпусу, не выпалил все свои боеприпасы, всегда чтото оставлял на потом и таким образом сэкономил примерно по тридцати выстрелов на орудие.

При начальнике штаба армии, как безотлучный его спутник, находился комиссар. В экстренных случаях на общие совещания приглашались и начальник штаба, и комиссар, который представлял собою глаза и уши начштарма447. Однако нужно заметить, что надзор носил строго наблюдательный, а не исполнительный характер. Командарм, по своим правам, был уравнен с членами Революционного совета.

Приказы по армии подписывались: политические - командармом и двумя членами Революционного совета, а боевые - командармом, начальником штаба и одним из членов Революционного совета.

За военспецами был установлен строгий двойной, а иногда и тройной надзор.

Все приказы без санкции членов Революционного совета или комиссара штаба считались недействительными и исполнению не подлежали. Кроме того, обязанностью комиссара было доносить обо всем, что делалось в штабе армии.

При мне сначала состоял комиссар Варлье - юркий украинский еврейчик. Он ходил за мною буквально по пятам, даже провожал меня до квартиры, когда я шел домой завтракать или обедать, и, так как в квартиру я его не пускал, покорно сидел на пороге, ожидая, пока я кончу есть. Он контролировал мои распоряжения по штабу, даже отбирал у моего денщика списки продуктов, которые тот должен был купить.

Я не выдержал и заявил командарму, что при таких условиях работать не могу. Тогда Варлье убрали и ко мне назначили нового комиссара, Петрова.

447 Начальника штаба армии.

Петров только что приехал из Сибири, где он отбывал тюремное заключение, и никому у нас не понравился своим отталкивающим видом: среднего роста, смуглый, худой, с черными блуждающими глазами и всегда взъерошенными волосами, с движениями порывистыми и резкими, он пребывал в постоянном беспокойстве. Ему было тридцать два года. С окружающими он обращался настойчиво и нахально. Если Варлье можно было не пустить в квартиру, то с Петровым сделать это не удавалось, ибо, будучи очень хитрым и находчивым, он немедленно придумывал важное дело, которое необходимо было тотчас же разрешить, и входил в квартиру нахально.

Ушаков несколько опешил от таких глубоких познаний комиссара, перевел глаза на Шабо и спросил:

— Скажите, генерал, сколько вы еще могли продержаться? И если не секрет, в чем увидели основную опасность для себя?

— Какой тут секрет. Вы сами все это знаете. Во-первых, ваша морская блокада. Она была непроницаема, и это породило в гарнизоне неуверенность и даже страх. Во-вторых, вы правильно поняли, что Видо — наша главная защита. Взяв его, вы могли свободно расстрелять нас артиллерией морских кораблей. И третье — суша. Вы создали там ад для нас. Повстанцы, албанцы, батареи. Вы великий флотоводец и стратег, адмирал. За ваше здоровье! [316]

— Я охотно присоединяюсь к словам генерала и сделал бы это еще с большим удовольствием, если бы в роли победителей были мы. Но судьба была благосклонна к вам, адмирал! За вас это шампанское. — Дюбуа опорожнил бокал и хитро сверкнул глазами: — Но вот в деле шампанского Франция непобедима. Вы знаете, что еще римские императоры ценили лозу и вина из наших земель. Потом божьи слуги — епископы, прелаты и монахи продолжили виноделие, и им за это спасибо. Особо отличился монах Периньон, которому мы обязаны вот этими пузырьками. В 1670 году он не так закупорил бутылки, и мы имеем с тех пор «шипучее». Он же открыл то, что из разных лоз можно добывать разное по вкусу вино. Периньон ослеп, но до конца дней своих был хранителем подвалов братства Святого Петра. Секреты свои он передал своему помощнику — монаху Рюинару. И сия фирма, хотя и была потрепана в дни революции, существует и по сей день. Не хотели бы вы, адмирал, стать виноделом? — И, видя, что Ушаков недоуменно пожал плечами, разочарованно закончил:

— А жаль, мы бы с вами организовали великолепную компанию по сбыту вин в Америке и России.

Федор Федорович развел руками:

— Торговец из меня плохой. Я до конца дней своих флотом буду заниматься, — и засмеялся, — вот монахом разве на склоне лет, может, и заделаюсь. Птиц послушаю в саду. Я ведь не слышал птиц-то с детства, считай.

Ушаков несколько опешил от таких глубоких познаний комиссара, перевел глаза на Шабо и спросил:

— Скажите, генерал, сколько вы еще могли продержаться? И если не секрет, в чем увидели основную опасность для себя?

— Какой тут секрет. Вы сами все это знаете. Во-первых, ваша морская блокада. Она была непроницаема, и это породило в гарнизоне неуверенность и даже страх. Во-вторых, вы правильно поняли, что Видо — наша главная защита. Взяв его, вы могли свободно расстрелять нас артиллерией морских кораблей. И третье — суша. Вы создали там ад для нас. Повстанцы, албанцы, батареи. Вы великий флотоводец и стратег, адмирал. За ваше здоровье! [316]

— Я охотно присоединяюсь к словам генерала и сделал бы это еще с большим удовольствием, если бы в роли победителей были мы. Но судьба была благосклонна к вам, адмирал! За вас это шампанское. — Дюбуа опорожнил бокал и хитро сверкнул глазами: — Но вот в деле шампанского Франция непобедима. Вы знаете, что еще римские императоры ценили лозу и вина из наших земель. Потом божьи слуги — епископы, прелаты и монахи продолжили виноделие, и им за это спасибо. Особо отличился монах Периньон, которому мы обязаны вот этими пузырьками. В 1670 году он не так закупорил бутылки, и мы имеем с тех пор «шипучее». Он же открыл то, что из разных лоз можно добывать разное по вкусу вино. Периньон ослеп, но до конца дней своих был хранителем подвалов братства Святого Петра. Секреты свои он передал своему помощнику — монаху Рюинару. И сия фирма, хотя и была потрепана в дни революции, существует и по сей день. Не хотели бы вы, адмирал, стать виноделом? — И, видя, что Ушаков недоуменно пожал плечами, разочарованно закончил:

— А жаль, мы бы с вами организовали великолепную компанию по сбыту вин в Америке и России.

Федор Федорович развел руками:

— Торговец из меня плохой. Я до конца дней своих флотом буду заниматься, — и засмеялся, — вот монахом разве на склоне лет, может, и заделаюсь. Птиц послушаю в саду. Я ведь не слышал птиц-то с детства, считай.

Андрей считался в заведении Капустина завхозом. На самом деле Евстигней держал его как личного телохранителя. Это был хитрый, изворотливый вор, преданный Капустину за то, что тот помогал ему сбывать краденое, заметать следы. Вместе с дружками он сторожил заведение, знал толк в посетителях, умел вовремя ввязаться в драку. Андрей подбирал себе помощников из подонков, падких на легкие заработки. Евстигней очень ценил его.

Посланец Волкодава пришел, когда кукушка на больших часах прокуковала двенадцать раз. Плотно притворив за собой дверь, сказал:

– Надеюсь, никто нам не помешает?

– Да нет, садитесь.

Стул под незнакомцем жалобно заскрипел. Посверлив Евстигнея своими острыми глазами, он наконец заговорил:

– Вы, Евстигней Васильевич, многим обязаны Демьяну Прокопьевичу. Он вам спас жизнь. Пора сделать ответную услугу.

Исподлобья глядя на собеседника, Евстигней задумчиво постучал пальцами по краю стола.

– Каким образом? – спросил он.

– Отдать золото, которое вы взяли у Савичева. Оно принадлежало Луковину. Вы сами это знаете.

– Но я не брал его.

– Взяли ваши люди, Евстигней Васильевич, ваши.

– А если я не отдам?

– Такого не может быть.

– Ну хорошо, – вздохнул Евстигней. – Когда это нужно сделать?

– Чем скорее, тем лучше.

– Лично в руки Демьяна Прокопьевича?

– Да.

– Где я его увижу?

– Вам сообщат об этом на днях.

– Добро. Выпьем, коньяк шустовский. Да вот закуска.

– Нет, спасибо, – незнакомец поднялся с места. – Значит, договорились?

– Договорились. Эй, Андрей, проводи гостя.

Лисин был разочарован: разговора с главарем бандитской шайки не получалось. Тот был слишком осторожен.

– Я не знаю, кто вы и какие политические цели преследуете, – говорил он Петру, – да и знать не хочу. Будем действовать самостоятельно.

Мы расскажем Вам о князе Владимире Святом и императоре Александре I, великом Петре I и самозванце Гришке Отрепьеве, сиятельном князе Потемкине-Таврическом и шефе жандармов Бенкендорфе, графе Орлове и «святом старце» Распутине, о покорителе Сибири Ермаке и гетмане Мазепе, патриархе Никоне и поэте-гражданине Гумилеве, императрице Екатерине II и батьке Махно, имаме Дагестана и Чечни Шамиле и генерале от инфантерии Скобелеве, «взбалмошном» Павле I и мученике Николае II, генерале Деникине и адмирале Колчаке, супертеррористе Савинкове и Председателе ВЧК Дзержинском, демоне революции Троцком и наркоме НКВД Берии, крестьянском поэте Есенине и актере-барде Высоцком, маршалах Ворошилове и Жукове, члене Политбюро ЦК ВКП(б) Кагановиче и генералиссимусе Сталине, политических деятелях Молотове и Хрущеве, ученых Лысенко и Сахарове, Генеральных секретарях Андропове и Брежневе и многих других.

Предположительно в серии будут «фигурировать» двести имен. По десять в каждой книге. Без хронологической последовательности, чтобы, во-первых, удовлетворить исторический интерес разных категорий читателей и, во-вторых, не утомить Вас одной эпохой.

Нам нет смысла агитировать в пользу появившегося издания. Его целесообразность и полезность в Вашей личной или семейной библиотеке — бесспорны!

Творческий коллектив серии «Герои и антигерои Отечества»

Дальше

«Военная Литература»

Биографии

Юрий Лубченков, Владислав Романов

Креститель Руси Владимир Святой

Святослав — воин дерзкий и упрямый, оседлавший коня в три года и в эту же пору начавший воевать, погиб тридцатилетним, не умея хитрить и двинув напролом, почти заранее зная, что обречен на гибель. Что уж тут поделаешь, коли такая неприступная и дикая была натура, яростная в своем упорстве. Нарвавшись на большой отряд печенегов с горсткой своих ратников, он дрался, как лев, пока голова его не отлетела на пять метров прочь. То Куря, князь печенежский, отсек ее, а потом, теша самолюбие свое да похваляясь, сделал из черепа чашу и пил из нее вино. Совсем дикий, заблудившийся народ были эти печенеги. Русские их били часто, и боялись они даже большой ратью ходить на Киев. Случилась эта смерть со Святославом в 972 году, Владимиру тогда было уже семь лет, и был он сам великим князем (сразу оговоримся для тех, кто не знает, что эпитет «великий» означал не качество самой личности, ее силу, мощь, крепость, а прежде всего либо старшинство по роду, либо по положению, то есть великий значит главный. В постоянный обиход этот эпитет войдет чуть позже, начиная с сына Владимира Святославовича — Ярослава, но мы будем иногда употреблять его, дабы показать, что в Новгороде, к примеру, где правил уже Владимир, он был главным, то есть великим князем по отношению ко всем остальным. — Прим. авт.), ибо Святослав отдал ему в княжение Новгород.

Карфаген был спасен появлением Велисария, внезапно высадившегося на берег с тысячью телохранителей. Две тысячи солдат, на преданность которых нельзя было полагаться, снова стали под знамя своего прежнего главнокомандующего, и он без всяких колебаний прошел более пятидесяти миль, отыскивая неприятеля, к которому обнаруживал притворное сострадание и презрение. Восемь тысяч мятежников были объяты ужасом при его приближении; они были при первой атаке разбиты наголову благодаря искусству вождя, и эта бесславная победа могла бы восстановить в Африке внутреннее спокойствие, если бы победитель не был торопливо отозван в Сицилию для укрощения мятежа, вспыхнувшего в его отсутствие в его собственном лагере64). Бесчинство и неповиновение были общим недугом того времени; только один Велисарий был одарен способностью и повелевать, и исполнять чужие приказания.

Хотя Феодат происходил из рода героев, он не был знаком с искусством войны и чувствовал отвращение к ее опасностям. Хотя он изучал произведения Платона и Цицерона, философия не очистила его души от самых низких ее наклонностей - от корыстолюбия и трусости. Он достиг престола неблагодарностью и убийством и при первой угрозе врага унизил и свое собственное достоинство, и достоинство народа, уже презиравшего своего недостойного монарха. Будучи напуган недавним примером Гелимера, он уже воображал, что его влекут в цепях по улицам Константинополя; страх, который внушало имя Велисария, усиливался от красноречия византийского посла Петра, и этот смелый и хитрый адвокат убедил Феодата подписать договор, который был так позорен, что не мог доставить прочного мира. Было условлено, что в своих приветственных возгласах римский народ будет произносить имя императора прежде имени готского короля и что всякий раз, как будет где-либо поставлена бронзовая или мраморная статуя Феодата, по правую от нее сторону будет поставлено божественное изображение Юстиниана.

Андрея. Рисунок и колорит этого портрета служат доказательством того, что италийцы с успехом занимались в шестом столетии живописью; но об их вкусе и знании дают самое низкое понятие и послания Григория, и его проповеди, и его диалоги, которые были произведениями такого человека, которому не было никого равного по учености между его современниками66*; благодаря знатности своего происхождения и своим дарованиям он возвысился до звания городского префекта, и ему принадлежит та заслуга, что он отказался от блеска и суеты здешнего мира. Свое большое наследственное состояние он употребил на основание семи монастырей67*— одного в Риме68* и шести на Сицилии и постоянно обнаруживал желание жить в этом мире в неизвестности и приобрести славу только в загробной жизни. Тем не менее его благочестие, которое, быть может, было искренне, вело его по такой дороге, которую избрал бы хитрый и честолюбивый государственный человек. Благодаря своим дарованиям и блеску, с которым совершалось его удаление от мира, он сделался дорогим и полезным для церкви: ведь он был обязан исполнять данные ему приказания, так как слепое повиновение всегда считалось главной обязанностью монаха. Лишь только Григорий получил звание диакона, его послали к византийскому двору в качестве нунция, или папского посла, и он присвоил себе там право говорить от имени св. Петра с такой самостоятельностью и с таким достоинством, которые были бы преступны и опасны в самых знатных из мирян. Он возвратился в Рим с репутацией еще более прежнего блестящей и после непродолжительного промежутка времени, посвященного на добродетели монашеской жизни, был принужден покинуть монастырь и вступить на папский престол по единодушному желанию духовенства, Сената и народа. Он один протестовал или делал вид, что протестует, против своего возвышения, а его униженная просьба, чтобы Маврикий соблаговолил не одобрять выбора римлян, могла лишь возвысить его личность в глазах императора и публики. Когда было обнародовано роковое повеление императора, Григорий упросил каких-то преданных ему торговцев отправить его спрятанным в корзине за ворота Рима, и в течение нескольких дней укрывался в лесах и горах, пока его убежище не было открыто, как рассказывали, благодаря падавшему на него с небес свету.

Восстание болгар и валахов было оскорблением для чести монархии и угрозой для безопасности столицы. Со времени одержанной Василием Вторым победы, эти народы жили под нестеснительным владычеством византийских монархов в течение ста семидесяти с лишним лет ; но для того, чтоб ввести у этих диких племен лучшие нравы и уважение к законам, не было принято никаких действительных мер. Их стада, служившие для них единственным средством существования, были отняты у них по приказанию Исаака для увеличения пышности императорского бракосочетания, а их свирепые воины были оскорблены тем, что на военной службе им не давали одинакового с другими ранга и одинакового жалованья. Два влиятельных вождя Петр и Асен, происходившие от прежних королей20), предъявили свои собственные права и вступились за национальную свободу; находившиеся в их распоряжении колдуны-проповедники объявили народу, что их великий покровитель св. Димитрий навсегда отказался от греков, и восстание распространилось от берегов Дуная до гор Македонии и Фракии. После нескольких слабых усилий Исаак Ангел и его брат признали их независимость, а императорские войска упали духом, увидев разбросанные вдоль проходов горы Гема кости своих боевых товарищей. Благодаря военным успехам и политике Иоанна или Иоан- никия, новое болгарское королевство прочно утвердилось.

Этот хитрый варвар отправил к Иннокентию Третьему посольство с заявлением, что признает себя римлянином и по происхождению, и по религии и смиренно принял от папы дозволение чеканить монету, королевский титул и латинского архиепископа или патриарха. Ватикан ликовал по случаю этого духовного завоевания Болгарии, которое сделалось главной причиной раскола, а греки охотно отказались бы от светского преобладания, если бы могли этой ценой сохранить свое верховенство над болгарской церковью.

Нечего греха таить — знал Дед, что кое-кого масштабы задуманного явно беспокоят. Один из командиров отрядов, не церемонясь, рубанул, что думал:

— Да вас расколошматят еще до Десны! Днепра и Припяти вы и не понюхаете!

С таким заявлением Ковпак спорить уже не собирался. Тут речь шла уже не о разумной осторожности или о вполне объяснимом сомнении. Он и ответил соответственно:

— Труса ты празднуешь, потому и рейд наш тебе ни к чему. Видишь ты такую жизнь — собираешь здесь грибы да ягоды потихонечку. А мы будем жить и воевать, орлами пролетим на правый берег.

И, обращаясь уже к другим командирам, закончил:

— Только трусы да военные чиновники довольствуются тем, где немец им позволит ударить себя. Нам треба действовать так, чтобы он забыл, что такое ночь, что такое день… Все должно быть в движении.

Ковпак готовился… Убедившись, что соединение уже может действовать как регулярная воинская часть, Дед, Руднев и Базыма провели реорганизацию. Старые отряды были преобразованы в батальоны, боевые группы — в роты и взводы. Сам Ковпак, будучи командиром соединения, сохранил за собой и командование 1-м батальоном — бывшим Путивльским отрядом. Важное это мероприятие носило отнюдь не формальный, а принципиальный, в чем-то даже символический характер.

С теми же самолетами, что доставляли в соединение вооружение и боеприпасы, Сидор Артемьевич отправил на Большую землю раненых и больных партизан, а также женщин и детей. С одним из последних рейсов улетели Домникпя Даниловна и Юрик, успевший стать всеобщим любимцем. Они не хотели покидать отряд, и Сидор Артемьевич был вынужден употребить свою командирскую власть… За все время пребывания в отряде Юрик впервые заплакал, когда Руднев, поцеловав его, сказал:

— Будь здоров. Расти, партизан… Учись…

В соединении появились новые люди. Среди них выделялся невысокий, коренастый подполковник с маленькими, всегда хитро прищуренными глазами и окладистой роскошной бородой. Это был Петр Петрович Вершигора, немедленно и до конца дней своих получивший прозвище Борода. В прошлом киевский кинорежиссер, он начал войну рядовым бойцом — кончить ее ему предстояло генералом, случай, пожалуй, единственный. Вместе с Вершиго- рой прибыли его заместитель Иван Бережной, его группа партизанских разведчиков и радисты. Поначалу Верши- гора был в отряде фигурой, так сказать, автономной, но со временем стал заместителем Ковпака по разведке.

Данные, полученные от Гаана и Райса, Медведев передал в Москву. Мощные удары Красной Армии, разгромившей окруженную группировку под Сталинградом, вынудили Гитлера перевести свою ставку из-под Винницы в район Растенбурга в Восточной Пруссии (ныне территория ПНР). Здесь она получила название «Вѳльфшанце»— «Волчье логово». Но и «Вервольф» не был забыт. Летом 1943 года Гитлер проводил в Виннице совещание с командованием Восточного фронта. Винницкие подпольщики, связанные с отрядом «Победители», видели его проезжающим пѳ улицам в черном «майбахе». Символично, что заседания проходили на территории городской… психбольницы.

Отряд «Победители» был не единственным крупным партизанским соединением, действовавшим на Ровенщине. В разное время здесь проходили рейдами соединения и бригады А. Федорова, А. Сабурова, М. Наумова, Ф. Маликова, Я. Шкрябача, Юзефа Собесяка. В феврале 1943 года здесь появились ковпаковцы, совершавшие свой легендарный рейд по Правобережной Украине. О появлении пу- тивльских партизан Медведев прочитал в одном сообщении из Ровно: «Фельджандармерия и каратели сильно обеспокоены каким-то крупным партизанским отрядом под командованием Ковпака. Немцы и немки с ужасом рассказывают, что Ковпак везде появляется неожиданно, истребляет немецкие гарнизоны, взрывает мосты и поезда. Боятся, как бы он не нагрянул в Ровно…»

Ковпак тоже, как выяснилось, уже слышал о партизанском отряде Медведева и постарался установить с ним связь. Непосредственно это сделали начальник ковпаков- ской разведки Петр Вершигора и прикомандированный к соединению корреспондент «Правды» Леонид Коробов. Знаменитый репортер, награжденный за храбрость орденом Ленина еще в войну с белофиннами, записал тогда: «Наконец привелось увидеть этого таинственного Медведева. Это высокий человек в валяных сапогах, заячьей шапке. Подтянут. Глаза очень хитрые и создают такое впечатление, будто всверливаются в тебя, стараясь разгадать затаенные мысли. В разговоре нетороплив, дипломатичен и, как разведчик, собран, сосредоточен, со скрупулезной педантичностью следит за разговором. Выводов этот человек не делает, для него важны факты, за которые цепляется, точно рысь».

– Эх ты, дура! Как барону потребовать, когда приказ по полку отдан! – успокоил вахмистр. – Идика спать, не думай боле. Пусть Елизарыч за тебя ноне думает.

Разговор оказал на Иванова очевидное воздействие. На другой день он подбивал старые сапоги, на третий стирал рубахи – начал готовиться к походу. А еще через вечер в такое же позднее время, но уж без зова снова вступил в каморку вахмистра.

– Намедни спросили про надобность, – начал он смущенно.

– Надумал? – повернулся к вошедшему Жученков, сидевший за столиком, кладя на счеты расход овса.

– Надо деньги французские обменять, – вполголоса сказал ефрейтор, – а как то делают, не знаю. Научи, сделай милость.

– Неужто с походу сберег? – удивился вахмистр и глянул на дверь, хорошо ли притворена.

– С Парижа… Французы там однова подарили, – ответил Иванов. Он вынул изза пазухи платок, развязал и положил на край стола вязаный кошелек желтокрасного шелка.

– Сколько же тут? – осведомился Жученков.

Иванов достал из кошелька бумажный пакетик, а из него стопку золотых монет.

– Ну и кремень ты, братец! – подивился вахмистр. – Другие, что с похода привезли, давно до гроша прогуляли, а он – нако! – Жученков попробовал золотой зубом, поднес к свече. – Добрые наполеоны. Такие обменять не хитро… Да на что они тебе в дороге? – Вахмистру вспомнились опасения кума. – Отдай лучше на сохран Елизаровой жене. Баба твердая, безотлучно в своем дому.

– Хочу, Петр Гаврилович, отвезть отцу с матерью, – ответил Иванов. – А то братьям отдам, коли родителей бог прибрал.

– Вот что задумал! – сказал Жученков. – Близко родных мест путь, что ли, пройдет?

– Говорили, кто уж езживал, будто через Богородицк нам идтить, а село мое от него двадцать верст. Вот и думаю: придется ли еще когда такую близь ехать? Авось Семен Елизарыч пустит на одну ночку кровных повидать. Ай нет? – Иванов вопросительно смотрел на вахмистра.

В карете наступила неловкая тишина. Даже остроумный де Линь в эту минуту не нашелся что ответить. Царица торжествующим взглядом окинула присутствующих, но от глаз Безбородко не укрылась и пренебрежительность в ее глазах. Как хорошо знал он эту волевую, хитрую, коварную и честолюбивую женщину! Она не слукавила сейчас: ради славы она в самом деле не брезговала ничем. Но не кидалась за нею стремглав, отнюдь нет! Умела, добиваясь цели, терпеливо выжидать, рассчитывать все до мелочей. Безбородко запомнил, будучи еще секретарем императрицы, с каким удовольствием она подписывала смертный приговор бунтовщику Пугачеву, хотя и старалась не выдавать своих чувств… Так было всегда. И только огоньки во вроде бы равнодушных, стеклянных глазах иногда отражали ее истинные страсти. Это правда, царица умела держаться в сложнейших ситуациях. И всетаки в ее горячих словах о красивой смерти на поле боя не было ни капли искренности. Бросаться под ружейный огонь, чтобы прославиться на миг, на час в глазах жалкой кучки людей?.. Нет, это не для Екатерины. Ее привлекала слава громкая и длительная. На гранитном постаменте под скульптурой Петра она велела высечь рядом с его именем и свое: не только для современников, но и для потомков. Жаждала вечности. Чтобы прослыть образованной императрицей, она приблизила к себе французских поэтов, философов. Надеялась завоевать бессмертие в их высоком слове. Вот о какой славе она мечтала! И ради достижения ее Екатерина ничего не жалела. Здесь ее щедрость, изобретательность поражали даже опытных царедворцев. Безбородко хорошо помнил, какая молва пошла в Европе после того, как Екатерина купила у Дидро, который еле сводил концы с концами, библиотеку за пятьдесят тысяч франков, разрешив философу пользоваться ею до конца жизни. Все газеты запестрели тогда ее именем. Российскую императрицу называли покровительницей искусств, «северной Минервой», «Семирамидой». Славословие льстило царице, тешило до растроганности. Она с восторгом читала и перечитывала корреспонденции о себе. Но в памяти гофмейстера запечатлелся и неудержимый гнев императрицы, когда граф Воронцов прислал из Англии несколько газет с едкими остротами по ее адресу. Екатерина в тот же вечер нервным тоном продиктовала срочную депешу послу. В ней были такие строчки: «Есть три способа укрощения пасквилянтов: первый – пригласить автора куда следует и хорошенько намылить ему шею, второй – подкупить, третий, – у него тогда даже рука вздрогнула, выводя пером последнее слово, – уничтожить!» Екатерина милостиво разрешила Воронцову прибегнуть к любому способу «по собственному усмотрению и больше не волновать ее чувствительное сердце». Она, судя по всему, искренне считала себя чуткой и доброй.